Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Милан и его окрестности: сентябрь 1830-го — сентябрь 1831 года

В начале сентября 1830 года русские путники прибыли в Милан. Штерич отправился по службе в Турин, а Глинка с Ивановым сняли однокомнатную (правда, просторную) квартиру на двоих, находящуюся близко к центру.

Город поразил Глинку. Первое, что он отметил, — это контраст цвета. Белоснежный, мраморный Миланский собор (Дуомо) в стиле пламенеющей готики врезался шпилями в прозрачное голубое небо и противопоставлялся чернооким миланкам, скрывающим прекрасные лица темными вуалями.

Квартира находилась рядом с корсо Венеция (при Глинке она называлась корсо Восточных ворот). В те времена это место было центром светской жизни. Здесь собиралась на гуляние светская публика, демонстрирующая экипажи, наряды и перебрасывающаяся сплетнями и новостями. Рядом начинался Городской сад Милана. Это первый в истории города общественный парк развлечений с аттракционами и многочисленными водоемами. Глинка прогуливался по саду, мог быстро дойти до Дуомо и попасть в театр «Ла Скала».

Но первые впечатления были испорчены страданиями. Глинка опять «умирал», как ему казалось. Все дело было в хваленой итальянской кухне. Надо заметить, что местные блюда многим русским в те времена не казались столь изысканными, как сегодня. Здесь часто страдали от плохо вымытых фруктов или некачественной воды. Остряк Шевырёв в литературных «Письмах» подводил итог: «Таков Рим, такова вся Италия: она неопрятна, как мастерская художника»[153].

Мишель старался строго придерживаться диеты — ничего из изысканной пищи ему было нельзя — ни сыров, ни вин, ни «свинении»[154]. Завтракать и обедать ходили в трактиры. Однажды по ошибке зашли вместо второго этажа для гостей на первый, где обедали слуги. Пища оказалась некачественной. Ночью оба русских туриста стали страшно страдать — головокружение, сильная резь в животе и невыносимая тошнота. Один из постояльцев спас их отваром ромашки и объяснил, что причиной их состояния стал соус из шпината, приготовленный в плохо вымытой кастрюле.

С тех пор сердобольная хозяйка отеля Джузеппа Аббондио стала присматривать за русскими путешественниками и кормить их хорошей домашней провизией.

Вскоре русские узнали имена лучших учителей города. Иванов обратился к Элиодоро Бьянки, о котором позже Глинка напишет довольно саркастически — пожилой певец, важной внешности, шарлатан, злоупотребляющий нелепыми «украшательствами». Но в те времена Бьянки был известным тенором, его любили не только в Милане и Неаполе, но и в Лондоне и Париже. Считалось, что он основал вокальную школу, к которой позже относили и Иванова.

В эпоху до Россини певцы действительно могли сами украшать мелодии композиторов, это даже вменялось им в обязанность. Публика ждала изобретательности от вокалистов, это являлось самым лакомым «кусочком» в опере. Надо заметить, что для искусных импровизаций, в которых знали толк в Италии, нужно было иметь отличное образование и композиторский дар, чем и славились итальянские певцы. Сегодня их высокое искусство можно сравнить с талантами хороших джазовых исполнителей — каждый из инструменталистов и вокалистов в ансамбле получает возможность сольного свободного «высказывания» на основе заявленной вначале темы.

Бьянки высоко оценил голос Иванова, сравнив его даже со знаменитым Рубини. Иванов в восторге сообщал в Россию: «Я буду в состоянии петь музыку для настоящих теноров, какой я прежде в Петербурге не мог петь»[155]. Итальянский маэстро со всей серьезностью стал готовить Иванова к оперной карьере.

Глинке порекомендовали лучшего учителя композиции — ректора Миланской консерватории Франческо Базили{219}. Правда, он вошел в историю как антигерой: в июле 1832 года, то есть через год, в компании с Алессандро Ролла (с ним Глинка познакомится чуть позже), он не принял в консерваторию молодого Джузеппе Верди, будущего оперного кумира Европы{220}. Но как композитор Базили был тогда весьма уважаем в Италии и занимал высокий статус среди профессионалов. Обучение Глинки пошло плохо. Как мы помним, русский музыкант не выносил муштры. Даже высокий статус итальянского маэстро не вдохновил Глинку на следование его однообразным заданиям. Логика и систематический труд, которых требовал Базили, вступали в противоречие с манившей к прогулкам итальянской природой.

Друг композитора Соболевский жаловался Глинке, что находит Италию «глупой и скучной», Глинка соглашался, но в ответ романтично сообщал: «Надобно быть художником, чтобы постигнуть ее очарование»[156]. А уже в начале декабря Глинка эмоционально писал Соболевскому: «Италия во всех отношениях для меня второе отечество. Здесь я в первый раз после столь долговременных страданий начинаю оправляться»[157]. Его не страшили связанные с состоянием артиста материальные сложности. «Я покамест имею чем жить на месте и без прихотей, несмотря на что намерен, однако же совершенно посвятить себя искусству»[158].