Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Глава восьмая. Придворный капельмейстер (1837–1839)

Я был весьма набожен, и обряды богослужения, в особенности в дни торжественных праздников, наполняли душу мою живейшим восторгом. М. И. Глинка[261]

32-летний Глинка добился всего, о чем мечтал. Его слава не знала прецедентов в истории русской музыки. Он получил признание императора, высшего судьи в России, его поддерживала влиятельная интеллектуальная элита, о нем сообщали газеты, и ему уже заказывали музыку для государственных событий (например, гимн для приветствия в Смоленске цесаревича Александра, путешествующего по России){303}. Прежнее неопределенное амплуа артиста было вытеснено актуальным образом национального композитора. С этого момента он окончательно отказался от карьеры концертирующего пианиста, поэтому виртуозных фортепианных произведений, которые он обычно сочинял для собственных выступлений, больше не появлялось.

В кулуарах говорили, что за спиной Глинки выстроились толпы завистников, например, московский композитор Алексей Николаевич Верстовский (1799–1862){304}, уже давно радеющий за развитие московской театральной жизни, но так и не получивший от государя поощрений. Распространялись и отрицательные оценки оперы «Жизнь за царя», особенно среди великосветской знати, далекой от романтического восприятия мира — говорили, что это «кучерская музыка». Глинка реагировал на это остро и с горечью критиковал их. Подобное мнение аристократов в советское время трактовалось как реакционная оценка, свойственная имперскому строю. Однако, если взглянуть объективно, такой взгляд вполне закономерен: фольклор символизировал простонародье и его включение в «высокое» искусство воспринималось как нарушение культурной идентичности высшего общества.

Но слава оказалась эфемерной субстанцией — она не приносила постоянного дохода, чинов и высокого статуса. Еще во время сочинения «Жизни за царя», с начала 1835 года, Глинка мечтал получить место при театрах. Постоянный доход позволял бы избавиться от долгов, которых к этому времени уже накопилось достаточно{305}. К началу 1836 года Глинкам пришлось оставить дом в Петербурге на Конной площади{306}, который оказался не по карману, и переехать на квартиру{307}.

Жуковский и Одоевский обещали высокие посты, но вакантных мест не было. Друзья придумывали варианты. Они предлагали учредить должность придворного композитора или придворного инспектора, оценивающего профессиональный уровень актеров. Еще один вариант — преподаватель вокала, передающего опыт итальянских маэстро.

Об этих задумках свидетельствует сохранившаяся докладная записка Глинки директору Императорских театров. Он писал, что мог бы стать чиновником «для усовершенствования по искусственной части», то есть следящим за уровнем пения, а также занимающимся отбором репертуара и поиском новых голосов в Малороссии[262].

В начале апреля 1836 года Виельгорский (на том самом вечере, когда Глинка впервые познакомился с императорской семьей) делал очередную попытку устроить композитора в театр. Ходили слухи о новой вакансии, и граф рекомендовал Петру Михайловичу Волконскому, министру императорского двора и управляющему Кабинетом императора, своего друга[263]. Как складывались дальнейшие события, точно неизвестно. Глинке передали (может быть, тот же Виельгорский), что Волконский разговаривал с Гедеоновым, но тот по каким-то причинам «взбеленился», как описывал это сам композитор, и делу хода не дал. А в конце 1836 года, 11 декабря, он сообщал матушке, что нужного ему вакантного места пока еще не существует[264].

Но фортуна благоволила.