Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Уехать навсегда?

Наконец настал день отъезда. Людмила Шестакова вспоминала, что проводы композитора были тревожными. По крайней мере, она сама так их воспринимала. Долго ждали Владимира Стасова, который непременно хотел попрощаться со своим кумиром. Глинка же нервничал, так как хотел скорее отправиться в путь.

Она приводит известную историю прощания на границе, которая сама по себе превратилась в миф, еще более усилив образ странствующего разочарованного музыканта.

Согласно версии Шестаковой, они со Стасовым сели в карету. Доехали до границы. У заставы Глинка вышел из кареты, чтобы проститься с провожающими.

Потом плюнул на землю и сказал:

— Когда бы мне никогда более этой гадкой страны не видать!

Сегодня проверить достоверность этой истории невозможно. Точно одно, что подобная ситуация, согласно воспоминаниям Шестаковой, происходила несколько раз, первый — в Варшаве и вот теперь — в Петербурге. Несмотря на это, Глинка возвращался в «эту страну», олицетворением которой стал Петербург, город, в котором он не мог жить, но без которого ему жить было невозможно. Воспоминания о мучениях, связанных с разводом, сплетнями и обсуждениями его личной жизни, все еще были сильны. Надо заметить, что в эти годы покинуть Петербург мечтали многие близкие друзья композитора. Одоевский мечтал уехать из столицы, замечая в дневнике 11 марта 1862 года: «Здесь нужны две вещи: здоровье и деньги, а у меня нет ни того, ни другого»[716].

Такое проклятие, посланное русским, видимо, было связано с презрением композитора к слабостям русских людей, которым он некогда сам предавался. В письмах, перед отъездом он иронизирует над русским бытом, например, над пасхальными празднествами, сознательно отделяя себя от большинства: «Что же касается запоя, то без хлебных и виноградных питей от оного, сиречь запоя в Питере не отделаешься. Как тебе самому известно, здесь пожирают блины, ходят в церковь, шатаются по концертам и пр[очее] и пр[очее], все по программе, все вдруг, все, одним словом, вроде нашествия татар»[717].

Надо вспомнить и то, что Глинка принадлежал театрализованной эпохе начала XIX века. Он любил эффектные фразы и жесты, а в последнее время сознательно создавал образ разочарованного и странствующего эксцентрика. Решение никогда не видеть Русскую землю он принимал уже несколько раз, но успешно от него отказывался.

В противовес этой истории, сохраненной лишь в воспоминаниях, можно привести факты, доказывающие обратное — все ту же чрезвычайную преданность Отечеству и государю. Перед отъездом Глинка прикладывал невероятные усилия, чтобы прославить императора — не только в своей Ектении, но и символически, на празднествах в честь его коронации.