Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Забытый гений?

В 1852 году широко отмечался пятидесятилетний юбилей основания Филармонического общества в Петербурге, одной из первых постоянно действующей музыкальной организации в России. Это общество, которое спонсировали меценаты, устраивало концерты, сбор от которых часто шел на поддержку бедствующих музыкантов, вдов и сирот.

Глинка, живущий теперь затворником, был далек от всеобщего восторга по этому поводу. Шутя, он называл всех, кто был причастен к организации Филармонического общества, «немцами». Действительно, общество организовали люди разной этнической принадлежности, но «нерусских» в Российской империи, а особенно среди музыкантов, было большинство{488}. Мог ли знать он, что эту сентенцию впоследствии подхватят его младшие последователи — Стасов и Балакирев. Впоследствии они будут распространять мысль о том, что все музыкальные институции в России буквально захвачены «немцами», к которым будут причислены даже братья Рубинштейн[593]. Националистическая оценка, данная мимоходом Глинкой, станет в их руках «оружием», «убийственным» аргументом в попытках завоевать свое место под солнцем — в профессиональной музыкальной среде.

Львов, помня заслуги Глинки перед Капеллой и педагогический талант, попросил подготовить взрослых певчих к концерту Филармонического общества. Организаторы предложили Глинке исполнить и его сочинения, но в конце концов по каким-то причинам — то ли из-за бездействия самого композитора, то ли из-за организационных моментов — этого не произошло. Глинка винил во всем Львова и Виельгорского, которые, как он считал, «вытеснили» его. Он саркастически вспоминал: «…негодования с моей стороны не было», «я учил и кормил певчих»[594].

Концерт состоялся 2 марта 1852 года под управлением Людвига Вильгельма Маурера, без участия Глинки. Композитор старался не показывать виду, но он очень расстроился от несправедливости. Людмила посчитала, что должна исправить сложившуюся ситуацию. Она теперь ощущала ответственность за судьбу музыки Глинки, став фактически его личным «продюсером». Возможно, из-за этого инцидента и стала распространяться, в том числе с подачи Людмилы, мысль о том, что Глинка забыт на родине и отвергнут соотечественниками.

В пику прошедшему праздничному событию, Шестакова договорилась с дирижером Карлом Шубертом об исполнении музыки брата во Втором концерте Филармонического общества (Глинка в «Записках» подчеркивал, что он к этому не имел никакого отношения, ведь гению не пристало заниматься собственным промоушен).

2 апреля 1852 года в дневном концерте в зале Дворянского собрания собралась великосветская публика, присутствовала императрица, высоко ценившая талант Глинки. Здесь впервые прозвучала Вторая испанская увертюра в новой редакции. После премьеры композитор посвятил это произведение Филармоническому обществу, в знак признательности за хорошее исполнение. К тому же на репетиции все музыканты оркестра оказывали Глинке невероятные знаки почитания, что растрогало его.

В концерте прозвучала также «Камаринская», уже исполнявшаяся два года назад, на этот раз она произвела настоящий фурор. «Публика была в восторге от фантазии на Русскую плясовую песню», — сообщалось в «Северной пчеле». Слушатели заставили, согласно статье, повторить эту пьесу. Рецензент эмоционально замечал: «Скажу, что это истинно гениальное произведение. Что сделал М. И. Глинка из самого простого мотива, непостижимо! Оркестровка верх искусства»[595].

Дирижер концерта Карл Шуберт достиг настоящего совершенства, его талант вызывал восторг у Глинки. Он даже сравнивал его с Берлиозом, считая обоих величайшими дирижерами современности. Певица Мария Шиловская спела два романса и арию из «Руслана и Людмилы»{489}. Рецензент «Пчелы» восхищался: «Любительница-певица М. В. Шиловская (урожденная Вердеревская) пела как соловей. Прелестный голос, который нам кажется всегда лучше, когда мы его слышим»[596].

Концерт имел резонанс, но, судя по публикации в «Северной пчеле», зал был не полон. Рецензент указывал: «…вероятно, что многие развлечены праздничными увеселениями», которые устраивались в столице как раз в это время[597]. Труппа Карла Раппо, дающего цирковые представления, «отнимала» публику у серьезных мероприятий. «Северная пчела» сообщала о них: «…нет никакого сомнения, что лучших гимнасток, эквилибристов и силачей, как сыновья господина Карла Раппо, нет во всей Европе».

В связи с концертом Глинки рецензент «Северной пчелы», а им был все тот же Булгарин, поднял вопрос о музыкальных талантах России. Дело в том, что зимой 1851 года в зарубежной прессе появилась статья, наделавшая много шума в России. В ней единственным русским талантом объявлялся Антон Рубинштейн. Рецензент, не оспаривая гениальности Рубинштейна, говорил о том, что гениев в России много. К ним он причислял, помимо Глинки, также графов Виельгорских, Верстовского, Алексея Львова, Даргомыжского, Алябьева, Варламова, Федора Толстого. Был не забыт Бортнянский, который после итальянского ренессанса в России теперь считался «великим»[598].

Но, несмотря на когорту перечисленных имен, действительность была такова, что имя Рубинштейна занимало все больше пространства на русской сцене, теперь оно значилось и на афишах Большого (Каменного) театра в Петербурге. В пасхальные дни, 18 апреля 1852 года, состоялась премьера его оперы «Дмитрий Донской, или Куликовская битва» на либретто Владимира Соллогуба, отвергнутого когда-то Глинкой.

Времена менялись. Музыкальная культура развивалась, переходила из рук просвещенных дилетантов к профессионалам. Конкуренция, рыночные отношения и мнение широкой публики теперь «правили балом».