NWT. Три путешествия по канадской Арктике

14 апреля

Так битъ иль все-таки не бить? —Вопрос к погонщику упряжки.Как их, мохнатых, научить,Но не наказывать так тяжко?
Во благо это иль во вред? —Поставим мы вопрос иначе.Навряд ли ты найдешь ответ,И точно не в глазах собачьих…

Сегодняшний день отмечен разными событиями, и не все они были приятными. Началось с того, что я проспал – очнулся в половине седьмого, и хотя до этого несколько раз просыпался, но потом опять проваливался в сон, и мне снились какие-то сказочные кошмары. Ощущения, возникающие при таком пробуждении, наверное, знакомы каждому – первая мысль о том, какое счастье, что это был только сон. Опять снилась какая-то чушь про высшую администрацию, и я присутствовал в этом сне почему-то в каком-то совершенно непотребном виде.

Утро встретило нас тишиной. Ветер, который и ночью не был сильным, практически стих. Ослепительно сияло солнце, температура минус 12 градусов.

Утренняя идиллия была нарушена самым необычным образом. В непосредственной близости от лагеря пронеслись на полном скаку три карибу и скрылись вдали. Спустя несколько минут следом за ними уверенной трусцой пробежал волк с красивым пушистым хвостом. Он бежал мимо нашего лагеря, низко опустив голову, принюхиваясь к следу, и поначалу даже не обратил на нас внимания. Потом вдруг остановился, посмотрел на нас и, наверное, убедившись в том, что все мы, только что восставшие ото сна, со всеми нашими привязанными собаками никак не сможем помешать его утренней охоте, продолжил преследование, правда, несколько замедлив темп бега, как бы давая нам возможность лишний раз убедиться в том, о чем мы и так догадывались: жизнь в канадской Арктике продолжается своим чередом вне всякой зависимости от нашего присутствия.

Однако так неплохо начавшееся утро получило достаточно печальное продолжение. Одна из наших собак – молодой и энергичный Дилан, крупный красивый пес светло-бежевого окраса с выразительными черными глазами – совершила преступление, перекусив только что надетые на нее постромки. Это выяснилось, когда я повел собаку в упряжку, которую по обыкновению утром составлял Ульрик. Я подвел виновника к Ульрику и пошел было за остальными собаками, но не дошел. Меня остановил истошный собачий вопль и крики Ульрика. То, что я увидел, обернувшись, напоминало дурной сон: Ульрик вне себя молотил Дилана кулаками. Бедный пес визжал и всячески изворачивался, но вырваться не мог. Все бросили свои дела и пытались криками остановить Ульрика, но он никого не слышал. Продолжалась эта экзекуция минуты три-четыре с перерывами.

Ситуация накалилась – назревала крупная ссора. Я видел, что Джон, сжав кулаки, с недвусмысленным видом надвигается на Ульрика, который, казалось, не видел никого и ничего вокруг себя, кроме несчастного распластанного на снегу пса. И только когда я оттащил Ульрика от собаки, он прекратил избиение. Это событие произвело на всех нас очень тяжелое впечатление. Никогда прежде во всех наших экспедициях ничего подобного не случалось. Бывало, мы наказывали собак за дело, но это наказание носило, скорее, чисто психологический характер, и никогда мы не переступали ту черту, которая отделяет наказание от жестоких побоев. То, что Ульрик на это способен, было для нас неприятным открытием.

Свое отношение к таким методам воспитания я уже высказывал Ульрику как-то раз, когда он наказывал Сауса. Сейчас, как бы мне ни было тяжело на это смотреть, я старался не вмешиваться до самой последней минуты, потому что Ульрик тогда мне объяснил, что он именно так понимает воспитание собак. На мой взгляд, его тяжелый армейский стиль воспитания для таких немного избалованных всеобщей любовью собак, как наши, не особенно подходил. Тем не менее Ульрику с ними работать, и он таким образом пытался полностью подчинить их себе.

Инцидент вызвал задержку с выходом, и я опять, используя эту временную фору, вышел вперед, давая возможность собакам окончательно проснуться и прийти в себя.

Однако, поскольку снега в тундре практически не осталось, лыжного следа было не видно. Собаки, не увидев перед собой достойного их внимания ориентира, рванули сами по себе. Через час я увидел, что они идут в стороне, метрах, наверное, в трехстах. Я остановился на освещенном солнцем холме, где был хорошо виден, упряжка Джона меня нагнала, и дальше мы пошли вместе.

Джон все ворчал по поводу того, что Ульрик бил собаку так долго, сказал, что Дилан – еще совсем молодой пес, который рос в семье, с детьми, и такие жестокие побои собаки могут в дальнейшем привести к проблемам с ее психикой. Однако, как я заметил, все погонщики, в общем-то, не без греха. Собак они часто бьют не в воспитательных целях, а для того чтобы излить собственное негодование. Зачастую собаки и не понимают, за что же собственно им досталось на этот раз. Понятно, что подобные наказания не имеют особого воспитательного значения, и провинившийся пес никак не увязывает свой проступок с последовавшей не вовремя и не к месту карой, оставаясь при своем понимании действительности, что не предохраняет его от повторения подобных проступков впредь. Наказание Ульрика при всей своей жестокости могло означать гораздо больше для формирования у собаки необходимого понимания того, что ей позволено, а что делать категорически нельзя. Об этом мы с Джоном и беседовали, а вокруг нас расстилалась тундра – плоская, белая, унылая и безмолвная.

Следов карибу сегодня было не очень много. Собаки шли быстро, и наше преимущество перед остальными упряжками неуклонно возрастало. До обеда мы все время были в отрыве, и Уилл нас так и не настиг. Мы прошли уже достаточно приличное расстояние, поэтому я решил подыскать место для остановки и нашел его на небольшом озерце.

К обеду все собрались вместе. За обедом Уилл ни с того, ни с сего затеял нененужный с моей точки зрения, особенно с учетом нервозной обстановки после событий сегодняшнего утра, занудный разговор с Джоном относительно того, как тот небрежно относится к экспедиционному имуществу – все у него теряется и ломается. Уилл даже вспомнил о том, что привезли мы четыре пары лыж, а сейчас не осталось ни одной. Джон избрал довольно распространенный метод защиты типа «сам дурак» и в ответ заявил, что это Уилл сломал все четыре пары лыж. Короче говоря, возникла словесная перепалка. В результате, когда мы после обеда вышли на маршрут, Джон, обиженный, первые сорок минут ехал молча. Потом Уилл, чувствуя, наверное, свою вину, догнал нас и, попросив меня управлять его упряжкой, отправился выяснять отношения с Джоном, дабы как-то сгладить ситуацию. Так они вперед и пошли. Я же всю вторую половину дня выступал в роли погонщика упряжки во главе с Пэндой – моим любимцем еще по Трансантарктической экспедиции.

Из всех собак упряжки Уилла я хорошо знал только Пэнду и Рекса. Как правило, идут они очень ходко, пока видят впереди и близко другую упряжку. Если же им не удается ее догнать, они буквально на глазах скисают, и темп движения резко замедляется. Я мог срывать глотку в призывах хоть как-то ускорить их размеренный шаг – ничего не действовало. К счастью, резвая упряжка Джона после обеда шла медленнее, поэтому мы очень часто настигали их и останавливались. Однако и остановить собак в момент, когда они упирались своими носами в задник нарт Джона, было так же невозможно, как и заставить их двигаться быстрее. Я падал и тормозил своим собственным телом, потому что никаких слов собаки слушать не хотели, а воздействовать на них как-то по-другому я не мог – это же была не моя упряжка, и потому мой голос ничего для них не значил. Так вот, перебежками, мы и продвигались.

Сегодня в течение дня ветер постепенно усиливался, и было, в общем-то, прохладней, чем вчера. Об этом можно было судить хотя бы по тому, как лед намерзал у меня на усах. Мы по-прежнему идем по всхолмленной, пересеченной местности с озерцами в полном соответствии с картой в направлении озера Норд-Хениг.

Подведя итоги сегодняшнего дня, мы выяснили, что за плечами у нас осталось 48 километров. Лагерь мы поставили очень удачно – на живописной речушке, местами покрытой чистым льдом, а местами заснеженной. Для палатки и собак мы выбрали место помягче, на снегу, а участки льда, свободные от снега, превратились в карьер для добычи самой вкусной и чистой в мире замороженной воды для приготовления пищи.

Уилл, как обычно, поставил свою палатку подальше от всех, чтобы ему никто не мешал. Перед сном я зашел его навестить, и он сразу вывалил на меня кучу вопросов: «Что такое было с Ульриком с утра? Почему он был такой злой? Почему так бил собаку? Так нельзя!». Я почувствовал, что Уилл, опасаясь, по-видимому, возможной резкой реакции Ульрика, побаивается адресовать эти вопросы непосредственно Ульрику и поэтому избрал меня в качестве некого передаточного, буферного звена. Я помог ему и спросил: «Может мне с ним поговорить?». Уилл, как будто только и ждавший от меня этого предложения, немедленно согласился.

Я вернулся в палатку. Ульрик сегодня был «outside» man, то есть обеспечивал жизнедеятельность нашего мини-лагеря снаружи – кормил собак, заправлял бутыли с бензином, заготавливал лед для воды. Когда он наконец заполз в палатку, я угостил его нашей традиционной закуской – рисом с сушеными овощами – и, подождав, пока он справится с первой порцией, передал ему вопрос Уилла.

Как и следовало ожидать, Ульрик отреагировал довольно энергично и вновь весьма эмоционально изложил свою теорию, в соответствии с которой его действия преследуют единственную цель – воспитание собак. И он отдает им должное, ласкает их, содержит их лапы в порядке (он, в частности, припомнил тот случай со стрижкой шерсти на подушечках собачьих лап, чего другие погонщики никогда не делают). Я ответил, что с моей точки зрения главное – избегать сведения каких-то личных счетов и вымещения на собаках под видом их воспитания каких-то своих обид.

Сегодня утром мне показалось, что столь жестокое избиение собаки связано с тем, что Ульрик, как и подавляющее большинство молодых людей, утром обычно пребывает в не слишком хорошем расположении духа, прежде всего, по причине недосыпа, и потому лучше в это время под руку ему не попадаться. В подтверждение этой мысли могу добавить, что у нас в палатке атмосфера по утрам несколько натянутая, если я ее, конечно, не разбавлю. Ульрик нарочито долго и молча вытягивается из мешка и все делает очень медленно, что иногда вызывает у меня некоторое раздражение.

На мои слова о сведении личных счетов Ульрик нисколько, по крайней мере внешне, не обидевшись, заявил, что никаких своих обид и плохого настроения он в наказание Дилана не вкладывал. Просто он считает, что такое воспитание навсегда отбивает охоту у провинившейся собаки к рецидиву: «Если собака провинилась, она должна быть наказана». Нечто созвучное знаменитой фразе: «Вор должен сидеть в тюрьме!». Поспорить с этим трудно, но методы наказания могут быть разными. Дабы смягчить ситуацию, я немедленно накормил «воспитателя» вермишелью соба в варианте «Хиросима», то есть без воды.

Ульрик же, поев и набравшись сил, верный своей занудной скандинавской привычке, проявлявшейся, в частности, в стремлении расставить все точки над «и», пошел выяснять отношения с Уиллом непосредственно.