Надежда Пигмалиона

Глава семьдесят седьмая. О поступках

Мне снилось, что змея ест сердце мне,

А ты с улыбкой смотришь в стороне.

На серых бетонных стенах каземата тускло светили лампочки, позволявшие рассмотреть сырой коридор и выделявшиеся по бокам чёрные решётки.

— …Ничего. Наша история ничем не отличается от сотен и сотен таких же. Я и в прошлый срок испытывал что-то вроде гордости. Беспокойных людей, которые решались поднять свой голос против произвола и тирании, осмеливались выступать за свободу и права, всегда запирали в каменные мешки, тесные узилища, душные темницы или вовсе ссылали на долгие годы в далёкие и глухие края. В темницах томились знатные вельможи, когда-то всемогущие правители, ближайшие родственники коронованных особ, люди с громкими именами… Вы чего молчите? Совсем приуныли? Или спите? Там, наверное, уже рассвело… — хрипло поинтересовался мужчина из дальнего угла.

— Когда закончится война, мистер Руквуд? — отозвалась девушка издалека.

Голос её гулко проплыл под сводами каземата и не заглох, а как бы растаял.

— Война будет всегда, пока на земле есть люди. Мир противен нашей природе, он скучен, светел, в нем нет тайны, и он к тому же мужчина. А война — это женщина, она коварна, будоражит фантазию, и неотвратима, как зев могилы…

— Значит, надежды нет?

— Отчего же? У нас есть в загашнике еще один козырь. Слушание открытое, так что нас посадят на стулья и будут допрашивать по очереди. В зале помимо нас троих будет кто-то ещё. Возможно, Снейп или Малфой. Так? Когда делали эти стулья у нас, в Отделе Тайн, я уже работал младшим помощником — помню, сколько мороки с ними было. Они хотели сделать очень надёжные цепи. Но потом сменился министр магии, и по его приказу было решено смягчить процедуру. Тогда мы придумали заговор, ослабляющий их, чтобы дать преступнику возможность указать на сообщника или взять стакан воды. Если очень изловчиться, можно выскользнуть из-под них. А дальше дело техники…

— Мы не успеем отобрать палочки у авроров. Два слова — и ты уже мчишь на тот свет, — отозвался из соседней камеры третий узник. Он сидел, ссутулясь, упершись спиной в холодный камень, и поигрывал золотой цепочкой часов. Растрепанные волосы падали ему на лицо.

— Это правда. Если бы нас поддержали из зала, шансов было бы больше. Малфой вряд ли станет это делать…

— Проклятая скользкая мразь!

— …а Снейп, быть может, если Темный Лорд позволит ему.

— Они, конечно, спросят, признаем ли мы свою вину. Если отречься, то они наверняка назначат второе заседание с допросом под Веритасерумом. Можно выиграть время…

— Я никогда не трусил! И не предам моего Лорда.

— Не трусил ты потому, что знал: казнить тебя не будут. Чего говорить, твой папаша был жёстким человеком, но убийства сына он бы не допустил. Кстати, Лестрейнджи должны быть тебе благодарны, если бы вы не шли по одному делу, их бы ждал поцелуй…

— Мой папаша! Мой папаша был гнусным мерзавцем! Лучше бы я прошел сквозь арку, чем смотрел годами в его жующее лицо за ужином, не имея возможности его прикончить!

— Это ты сейчас так говоришь. Перед аркой люди меняются, многое уже не кажется важным там. Я видел это не раз.

— Не-е-ет! Нет! — безумно вскричал молодой человек. — Я не уподоблюсь этим трусливым тварям! Если уж я кого и ненавижу больше своего папаши, так это их! Предателей и трусов! Они разбежались, точно крысы, когда Он пропал, когда Он был слаб. Они не помогли ему! Но я! Я готов был страдать за моего Лорда в Азкабане тогда, в восемнадцать, и я готов пойти за него на смерть сейчас! Я готов на всё!

— Думаю, для Темного Лорда мы все нужнее живыми. Кто бы ни были эти люди и кто бы за ними не стоял, я уверен, Он попытается изменить обстановку. Так скажите нам, Бартемиус, долго ли нам ждать их правосудия?

Молодой человек чуть вздрогнул и щелкнул крышечкой золотых часов. В тишине некоторое время было слышно лишь его неровное дыхание.

— Так что там?

— Два дня.

— Странно, и чего только они так долго ждут? — задумчиво протянул Руквуд.

— Должно быть… Мой день рождения, — ответил таящий голос.