История Индии

«Низкие налоги и хорошие законы — вот все, что требуется для национального и индивидуального благополучия на всей земле», — заявлял Милль-старший. Бентинк с ним соглашался. За время долгого правления он сокращал расходы, активно разрабатывал законы и провел целый ряд реформ. Но сокращение расходов сказалось на армии, положение которой ухудшилось, и не привело к снижению налогов. Налоги служили основным источником дохода с земель, поэтому неразрешимые разногласия возникли между защитниками «перманентного» соглашения о доходах, которое ввел в Бенгалии Корнуоллис, и системы риотвари, которую предпочитал Манро на юге. Первая сформировалась под влиянием британской аристократии в Бенгалии. Она позволяла главным заминдарам собирать налоги. Их посчитали за землевладельцев и фактически таковыми сделали. Система Манро, на которую больше повлияли местные традиции южных поселений, зависела от сборов с риотов (крестьян). Все вышестоящие посредники при такой системе считались паразитами. Утилитаристы предпочитали вторую систему. Ее, правда со значительными доработками, применили в землях маратхов, затем в районе, который британцы называли Северо-Западными провинциями, вокруг Дели и Агры.

Но в горячих спорах о достоинствах этих систем часто не замечали, что обе они основаны на некоторой новой величине — платежеспособности. Эта величина показывала, кто на самом деле владеет землей. Неспособность заплатить стала поводом для исключения из законных процедур. Такие схемы предполагали максимальное налогообложение и минимум исключений. Земледелец, платящий налоги, становился, скорее, арендатором. И арендатору, и землевладельцу права на землю больше не давались даром. Тяжелые налоги индийцам были не в новинку, хотя обычно они появлялись в периоды затишья и благополучия. Но в британском исполнении налогообложение оказалось негибким и неизбежным. Если задолженность по налогам оставалась неоплаченной, должник лишался собственности, которая изымалась в судебном порядке и направлялась в свободную продажу. Конечно, обвинения в том, что британский сборщик налогов вместе с индийским ростовщиком подрывают сельскохозяйственную экономику страны, выглядели чересчур упрощенно. Но постоянное вмешательство правительства вызывало критику и враждебное отношение.

Призыв Милля к принятию «хороших законов» вызвал шквал законодательной деятельности. Чтобы помочь Бентинку с формулировками, Томас Бабингтон Маколей, сын преподобного лидера евангелистов, был отправлен в Индию в качестве советника генерал-губернатора по юридическим вопросам. Его проект уголовного кодекса был принят только через 20 лет, а главный вклад в проведение реформ он внес в области образования. Миссионеры полагали письменность и образование важными инструментами христианства. Маколей, считавший утилитаризм в европейской науке и культуре свежим просветительским веянием, настаивал на том, что это должны быть именно английская письменность и западный курс обучения. Он стремился создать «класс индийцев по крови и цвету кожи, но англичан по вкусам, суждениям, нравам и интеллекту… Они стали бы посредниками между нами и теми миллионами, которым мы правим»^{349}. Средства на это выделялись смешные, но сами принципы были одобрены, и в 1835 году признали, что обучение следует вести на английском языке. Вместо того чтобы британцам разбираться в сложной семье индийских языков и с трудом преодолевать культурную пропасть, приспосабливаясь к путанице местных институтов и традиций, проще было подвергнуть индийцев англификации и приобщить их к западной мысли и науке.

Столь важному решению индийское общественное мнение могло только аплодировать. Когда пришло время сформулировать требование независимости, это было сделано на языке и по принципам западной либеральной мысли. Британцы попались в собственную ловушку. Возможно, благодаря этому Индия обошлась без революций, которые сотрясали Россию и Китай. Но это не удалось бы сделать, не изучая персидский язык и санскрит, не враждуя с брахманами и мавлави, изучавшими и сохранившими эти языки, не ценя искусство, литературу и традиции древней Индии. Маколей подошел к вопросу с простой позиции: «Даже одна полка в хорошей европейской библиотеке ценнее, чем вся литература Индии и Аравии». Этим высказыванием он опозорил своих ученых соотечественников. «Их медицине не поверит даже английский коновал, их астрономией только девочек английской начальной школы смешить, история повествует о царях высотой тридцать футов и царствах, существовавших 30 000 лет, география — о морях из патоки и морях из масла». Хотя эта знаменитая тирада была произнесена в шутку, читать подобное сегодня попросту смешно.

Как евангелисты осуждали индийские верования, так правители порицали индийское литературное наследие. Культурная пропасть британцам была не страшна. Убежденные в своем вечном превосходстве в интеллектуальных достижениях, художественных вкусах и нравственных устоях, в своей способности добиться, при желании, чего угодно, они считали себя ничем не обязанными Индии. Когда улучшилось транспортное сообщение, жены и дочери поспешили воссоединиться со своими мужчинами не только в столицах, но и в гарнизонах мелких городишек по всему субконтиненту. Там. за зарослями опунций, цвели сады, там находили себе место любители романтики, там портные становились модельерами. Но с появлением «мэмсаиб» слуг перестали селить в доме, двери клубов закрылись для индийцев. На чашку чая стал чаще заходить викарий. Британцы обособлялись, становились недоступными, недосягаемыми.

После Бентинка реформы заглохли, правительство увлеклось войнами в Афганистане, Синде и с сикхами, а убеждение в том, что британское правление лучше прочих, осталось. И то, что его следует распространить как можно шире, согласно христианскому долгу и утилитаристской логике, было для генерал-губернатора лорда Даль-хузи очевидно. Под его решительным руководством в 50-х годах реформы и модернизация возобновились. Новые законы защищали права индусских вдов, дозволяя им повторное замужество, и бывших индусов (в основном обращенных в христианство), помогая им не потерять наследство.

Законы были разумными, но трудно применимыми на практике. В то же время несомненно полезные общественные работы (проведение опросов, строительство дорог, простых и железных, телеграфных линий, оросительных каналов) сближали правительство с сельскими жителями. Для них правительство становилось могучим источником перемен. Глядя на новые карты, можно было подумать, что Индия запуталась в стальной сети телеграфных проводов и железнодорожных рельсов.

Кастовые запреты с прогрессом не уживались. Была масса волнений из-за того, что железнодорожные вагоны не предусматривали разделения пассажиров по кастам. Дальхузи и его советникам было ясно, что местные государства или, как он выражался, «эти княжества-однодневки» не должны мешать поезду или телеграфному проводу. Он не видел причин, почему те, кому не повезло родиться в этих княжествах, должны обходиться без благ прогресса. Поэтому Дальхузи настаивал на «консолидации территорий, которые уже принадлежат нам», и предлагал отбирать в государственную собственность все, что мешает прохождению через них.

Доктрина «права прохода» позволяла отнять власть у правителя княжества, объявленного некомпетентным, или аннексировать княжество, если правитель умер, не оставив прямых наследников. Поскольку этим нарушался древний индийский обычай, по которому правитель мог избрать наследника по собственному желанию, раньше эта доктрина применялась редко и с большой осторожностью. А теперь она стала чуть ли не правилом. Правительство, по словам Дальхузи, «обязано забрать то, что отходит к нему по праву». За несколько лет он фактически аннексировал семь государств. Среди них: Сатара в землях маратхов, где долго правили прямые потомки Шиваджи; Нагпур династии Бхонсле, где к поражению добавилось бесчестье, когда имущество махараджи было распродано; и Джханси, которым правил мелкий раджа из маратхов, чья молодая рани едва не стала персонажем наподобие Ахалиабхаи Холкар, но к участи вдовы добавились несчастья в виде низложения и лишения собственности.

Другие правители сильно встревожились. Великий Могол стал всего лишь «царем Дели», его лик исчез с монет. Дальхузи рассчитывал, что его наследник будет считаться только князем, и Красный форт в Дели, где располагался двор, будет передан британцам. Нана Сахиб, которого выбрал наследником пешва Баджи Рао II, находясь в изгнании близ Канпура, остался без государства, без титула и без средств к существованию. Подобно прочим разжалованным князьям, он писал жалобы в Лондон, но положительного ответа не получил. Несколько крупных британских чиновников, в том числе резиденты Сатары и Нагпура, тоже заявляли протест, считая, что низложение династий плохо влияет на их подданных. Но Дальхузи, никогда не слушавший советов подчиненных, был неумолим. В 1856 году, перед тем как покинуть Индию, он завершил свое дело мастерским ударом — аннексией Авадха.

Почти самое крупное, вероятно, самое богатое и наверняка самое старшее и самое лояльное из всех туземных государств, Авадх заставил сомневаться, насколько хороша вера, которой гордились британцы. Еще со времен Клайва правители Авадха были союзниками Ост-Индской компании, соглашались с территориальными и финансовыми требованиями и обеспечивали живой силой немалую часть Бенгальской армии. Правда впоследствии набобы (британцы предпочитали называть их королями), раздувшись от могольской гордости, совсем запустили дела государственные. Лакхнау — столица Авадха в то время — сочетал в себе монументальное величие Дели времен Шах-Джахана и пряное очарование сказочного Багдада. В последнем всплеске архитектурного стиля, который называют индо-сарацинским, набобы создали город с пышными дворцами, воротами, галереями и мечетями. Большая Имамбара высотой 50 метров — возможно, самая крупная сводчатая галерея в мире и, конечно, одно из самых красивых зданий Индии^{350}. Она датируется 1780 годом, но по масштабам Лакхнау — это старая постройка. Большая часть исторических зданий относится к XIX веку. Плохая сохранность объясняется бомбардировками, которым подвергался город, и постоянным пренебрежением властей.

Не менее чудесным, чем архитектура, был роскошный стиль жизни в Лакхнау. Ценители изысков и экзотики, набобы покровительствовали прославленным поэтам культуры урду персидским каллиграфам, шиитским святым. При дворе служили индусские менестрели, танцовщицы и артисты наряду с английскими парикмахерами, шотландскими волынщиками и европейскими часовщиками. Венценосную персону вечно окружали сонмы евнухов, куртизанок, наложниц и мальчиков. Иными словами, все свои последние средства набобы пускали на поддержание образа восточных деспотов, какими те представлялись европейцам.

Но как в 1828 году отмечали даже директора Ост-Индской компании, это было вполне грамотное и вполне британское управление. Потому что «в таком царстве хаоса нельзя достигнуть порядка, если близорукость и жадность варварского правительства не вооружены военной силой другого, цивилизованного»^{351}. Британские войска не только обеспечивали безопасность Авадха. Они помогали собирать налоги. Набобам оставалось лишь тратить доходы. Их странности тоже не всегда вызывали осуждение. Ссуды, взятые Компанией у правительства Авадха, помогли финансировать несколько войн, а Гуркхскую войну 1814–1816 годов обеспечили полностью.