Госсмех. Сталинизм и комическое

Милица Ивановна. Рецепта не записали?

Зинаида Аристарховна. Хотела спросить, но побоялась. А вдруг обвинят… Назовут шпионкой… Из Парижа мы поехали в Рим…

Степан Родионович (с искренней завистью). Вы были в Ватиканском музее? Видели Сикстинскую капеллу?

Зинаида Аристарховна. Сикстинку? Видела. Ничего. Интересно. Ах, так вот. Гостиницы в Риме чистые. Клопов нет. (Подхватываясь.) Простите, забыла сказать про Париж что-то важное… (Листает записную книжку.) Вот, вспомнила. Париж стоит на реке Сене…

Елка (добавляет). …и является столицей Франции.

Зинаида Аристарховна. Правильно. Теперь доскажу о Риме.

Елка. Рим стоит на реке Тибр…

Зианида Аристарховна. Правильно.

Пека. …И является столицей Италии.

Зинаида Аристарховна (обрадованно). Вы тоже были в Риме?

Пека. А как в Риме с едой?

Зинаида Аристарховна. Кормят в Риме туристов похуже, чем во Франции. На завтрак и обед дают макароны. Правда, один раз давали поджарку. Но поджарку они готовят не по-нашему, а по-своему.

Милица Ивановна. Зинаида Аристарховна, миленькая, у вас все?

Зинаида Аристарховна (обидевшись). У меня есть еще впечатления про Швецию, Финляндию…

Елка. У меня только один вопрос про Швецию. Как там с клопами?

Пека. Есть или нет?

Зинаида Аристарховна. Нет!

Елка. Спасибо.

Подобные карикатурные сцены, когда другие герои должны смеяться над сатирическими персонажами (ситуация, когда рассказчик смеется над собственным анекдотом), демонстрируют не только авторскую беспомощность, но и сам принцип осмеяния мещанства. Оно дается аккумулятивно: это галерея карикатурных персонажей, которые осмеиваются хотя и за некие различные проявления (в данном случае: культура/невежество), но по одному и тому же принципу. Так, Зинаиду Аристарховну сменяет почтивший «субботу» своим присутствием местный «композитор-новатор» Береговых. Обращаясь к присутствующим «снисходительным тоном», он делится «секретами творчества»:

Меня часто спрашивают, как я создаю художественные ценности? Что ж, расскажу. Главным в композиторском труде является распорядок дня. Я всегда просыпаюсь в один и тот же час. С 8 до 9 бреюсь, делаю зарядку, читаю периодическую печать. В 9 у меня завтрак. Яичница из трех яиц, бутерброд с маслом, бутерброд с колбасой…

Пека. Как, мы опять будем слушать про еду?

Береговых. После небольшой прогулки я занимаюсь созданием художественных ценностей. На этом мой рабочий день кончается. В семь часов тридцать минут я обычно отключаю мозги и включаю телевизор.

В обоих случаях комический эффект достигается при помощи одного и того же приема противопоставления грубо материального (клопы, еда, яичница, бутерброд) нематериально-возвышенному (Сикстинская капелла, музыка). Тот же прием, только противоположным образом, используется в случае с третьим гостем «субботы» — создателем скатертей и кружев, украшающих комоды, Василием Кузьмичом. Он вышивает кофточки и полотенца, научившись этому по «женскому журналу», который когда-то выписал для жены. Милица Ивановна разворачивает перед удивленными гостями постельное покрывало, на котором разноцветными нитками сделан несложный рисунок. Хозяйка с помощью вилки вместо указки объясняет гостям, что к чему:

Вот трактор. Левое крыло у него чуть перекошено, но вы не обращайте внимания. Василий Кузьмич просто ошибся в подсчете петель. Здесь стадо коров, а тут подсолнух и кукуруза. И все это связано спицами.

Елка. Мужчиной.

Милица Ивановна. Искусствоведы могут сказать, что это картина для выставки, а я говорю: нет, это не картина, а покрывало для новобрачных. Легко ли Василию Кузьмичу создавать худценности? Нет, не легко. Василий Кузьмич не лифтерша. Та сидит в парадном и вяжет. А Василий Кузьмич — работник органов милиции. Начальник нашего райотделения ОБХСС.

Пека. Ой, ой!

Милица Ивановна. Скажем, взялся он с утра за нитки, и сразу же отрывается. Бежит к себе. Там только не догляди. Обязательно кого не надо задержат. Кого надо задержать — отпустят. Василий Кузьмич мог бы вязать даже на службе во время допроса мелких спекулянтов. Руки со спицами в этом случае убираются под стол. Василий Кузьмич, пожалуйста, покажите. Видите, со стороны не к чему придраться. Начальник второго отделения ОБХСС задает преступнику вопрос. Секретарь записывает ответ, а под столом идет в это время работа на спицах. Допрос окончен, преступника уводят и на столе у Василия Кузьмича, кроме протокола, оказывается еще что-нибудь из ширпотреба. Покажите. (Василий Кузьмич вытаскивает из-под стола вместе со спицами почти готовый шерстяной носок.)

Перед нами — тот же прием (противопоставление грубого и нежного), только с обратным эффектом: милиционер, начальник, который ассоциируется с принуждением и силой, занимается вязанием на спицах, делом домохозяек.

Присутствующий на «субботе» старый журналист говорит своему молодому коллеге Пеке, чтобы тот перестал ворчать: «Коллекционируй впечатления. Они тебе понадобятся как сатирику». А одна из участниц даже предлагает тему: «Советское мещанство». Милица Ивановна являет в пьесе его вершину. Ее глупость и напор приводят к тому, что ее муж бежит из дому в райцентр рядовым хирургом. Милица и Зинаида Аристарховна подозревают, что он уехал с любовницей. Но когда выясняется, что у Северинова нет любовницы и он просто уехал работать на село, Зинаида Аристарховна предсказывает подруге проблемы:

Плохо, что ваш муж живет без любовницы <…> Если бы у него была любовница, его завтра же вызвали бы в партбюро, дали бы за аморалку выговор и заставили бы вернуться к законной жене. А у вашего мужа нет любовницы, поэтому картина меняется. Что сделал ваш муж? Уехал из города работать в село. Сменил трехкомнатную квартиру со всеми удобствами на угол в избе. Неморальный поступок становится, таким образом, патриотическим. Вместо выговора вашему мужу дадут медаль <…> Уж не ему, мужу, партбюро предложит вернуться в город, а ей, жене, посоветует последовать за мужем в сельскую местность.

Милица Ивановна. Сюда? В этот дом? Простите, а теплая уборная здесь есть?

Брат Милицы Давыд Иванович женат в третий раз. Он похоронил двух жен, но на вопрос, что же делать, «если Степан Родионович разлюбил жену. Неужели он должен сидеть и ждать ее смерти?», он отвечает: «Зачем ждать? Жить, как жил до этого. Ты не любишь ее — живи в семье ради сына. Член партии должен уметь жертвовать личным счастьем ради счастья своего ребенка. Человек, изменивший жене, может изменить и родине». Самому Северинову Давыд Иванович советует по-родственному:

Я понимаю, тебе Милица уже невмоготу. Но зачем было хлопать дверью? Поднимать шум на всю область? Вот у Петра Борисовича. Тоже нелады в семейной жизни. У него роман с зав. роно. У нее роман с пенсионером республиканского значения. Но это на стороне, втайне. А дома, при детях, на первомайской демонстрации при сослуживцах, на глазах у областного руководства — они всегда вместе. Идут в колонне рука об руку, улыбаются друг другу. И все чисто. Морально. Прилично. Степан, вернись в семью. […] Я предостерегаю. Ты ушел от жены. Общественность этого не любит. Пей и тебе простится. Сиди не на своем месте, могут не заметить. А уход из семьи обязательно будет взят на заметку. У нас в кадрах сидит тетка. Разведенная. Мать-одиночка. Она попортит тебе кровь за брошенного сына. И я не заступлюсь. Я приложу все силы, чтобы ты был строго наказан […] Да, Милица дура. Но это не повод для развода. С дурой тоже можно жить. И ты жил. Четырнадцать лет. Терпел! Молчал!

Сама Милица еще более настойчива: «В последний раз прошу по-хорошему. Вернись домой. Я ведь еще в обком не ходила. Смотри, пойду! Осрамлю! Измажу грязью! Жить не дам!» В финале пьесы сын убегает от матери к отцу и дело разрешается разводом. Северинова не страшат угрозы жены и шурина — он тяготился своей карьерой и чувствует себя на своем месте в роли хирурга районной больницы. Комедия Нариньяни показательна как выражение тенденции: в постсталинской пьесе жены-мещанки окончательно отделяются от карьеры мужей, а их «мещанство» превращается в набор сексистских стереотипов.

О том, что именно эти стереотипы лежали в основании образа советской мещанки, свидетельствует то обстоятельство, что негативный образ женщины («хищницы», «праздной дуры», «лентяйки») культивировался в сталинской сатире вполне сознательно. Так, критикуя Михалкова за то, что сатира «Раков» «бьет мимо цели», Н. Погодин указывал, что ошибка сатирика в том, что он выбрал неверный объект для сатиры. Единственным по-настоящему сатирическим образом этой комедии является дочь Лопоухова Серафима, которую автор поместил на периферию действия. Именно через нее, утверждал Погодин, «можно кое-что понять в ее папаше, и как раз такое, что действительно делает его Лопоуховым. Через нее и только через нее мы можем точно, а не предположительно составить себе представление о морали, быте, правилах этой семьи, во главе которой стоит Степан Феофанович»[692]. Именно в ней, по мнению Погодина, концентрируется «подлинная сатира на быт и нравы лопоуховых. К сожалению, такой убеждающей сатиры нет на главном направлении комедии»[693]. И никто в комедии

так необходимо, естественно и по логике не идет навстречу жулику и проходимцу, как Серафима. Ни на кого из лиц комедии так точно не направлена сатира, как на нее. Она должна была явиться центральной фигурой всей сатирической картины. Я не могу рассуждать о том, чего в этой картине нет. Но то, что есть, — образ Серафимы — это, во-первых, образ, подлежащий осмеянию, а во-вторых, осмеянный с необходимой доказательностью. Вся ее характерность, лексика, даже то, как она с восклицанием и отдельно произносит слово «мама», доказывают нам, как пуста ее голова и как поверхностны ее жизненные идеалы, как мещански мелок ее мирок… A главное — и в этом состоит вся сатира на подобный род девиц — она так легковесно, безответственно, вульгарно относится к браку, что ей достаточно трехдневного знакомства для того, чтобы решиться выйти замуж[694].

Заявив, что «у С. Михалкова подлинно художественные типы, имеющие жизненных прототипов, соединились с беспредметными карикатурами на никого»[695], Погодин увидел такой «подлинно художественный тип» единственно в лопоуховской дочери, поскольку она сама — калька с погодинских агнес и мил. Что отличает Серафиму от них, так это парность — она всегда на сцене с матерью. Типаж дочерей знаком по пьесам Погодина. Типаж матерей — по литературе 1920-х годов. Женская пара в «Раках» восходит к гоголевским Анне Андреевне и Марье Антоновне.

«Непроходимое мещанство» героинь задается знаковым интерьером первой же картины:

Комната в квартире Лопоуховых. Безвкусная, мещанская обстановка. Стол. Сервант. Диван с полочкой. На серванте и диванной полочке семь слонов и статуэтки — ширпотреб. В одном углу большие стенные часы, в другом — холодильник. На стене две одинаковые копии с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». У окна фикусы в кадках.