Госсмех. Сталинизм и комическое

В финале главных героев комедии ждут горькие разочарования. Карпо Карпович с женой Дианой отправляется на работу в Полтаву. А Поэма, оставшись в киевской квартире, отказывается пускать туда родителей. Их, как во всех этих пьесах, покидает домработница, на дорогу заявляя: «Пропади вы пропадом, пиявки в панбархате!..» Саму Поэму тоже ждут одни разочарования. Озлобленная, потерявшая надежду найти свое счастье, она вынуждена регистрировать счастье других, оказавшись… секретарем в загсе. В солнечный летний день в загсе появляется радостный и возбужденный Василь Нетудыхата, чтобы зарегистрировать рождение сына Тараса. Василь за эти годы стал лауреатом Сталинской премии, «знатным человеком». Вне себя от зависти и бессильного гнева Поэма всю свою злобу обрушивает на мать, которая приехала проведать ее из Полтавы: «А кто меня поссорил с Нетудыхатой? Кто издевался: помидорный жених! Кому не нравилась даже его фамилия — Нетудыхата! А получилось — тудыхата!» Но еще один удар постигает ее: вместе с невестой, двоюродной сестрой Поэмы Галей, к которой та относилась с презрением, в загсе появляется Максим Кочубей — они женятся.

И все же поиск женихов не прекращается. Прощальный разговор с матерью показывает, что, перестав быть дочерью замминистра, Поэма поняла, что единственная оставшаяся у нее ценность — квартира:

Диана. Может, Полтава окажется счастливее? Может, скорее подвернется кто-нибудь?

Поэма (разъяренная). Кто-нибудь? Уже кто-нибудь! То лауреата искала, кандидата наук, доктора, а теперь — кто-нибудь? Благодарю! «Кто-нибудь» и в Киеве найдется.

Диана. Дай боже, доченька…

Поэма. Без «дай боже», мамочка. На такую квартиру, как наша, не один позарится. А теперь она — моя!

Диана. Как твоя?.. А мы?!

Поэма. Три ха-ха! Для вас и Полтава не плоха.

Не только Поэма, но и ее ближайшая подруга Бэлла не мыслят себе жизни вне Киева. Бэлла со снисхождением говорит приехавшей из Захлюпанки двоюродной сестре Поэмы: «Дорогая моя!.. Вы выросли на селе. Для вас и Черкассы — город. А я киевлянка, для меня и Одесса — деревня». Обсессивное нежелание Поэмы покидать Киев, на котором, собственно, и строится вся комедия, выдает глубокую травму «советского мещанина» — поверхностно урбанизированного вчерашнего крестьянина. Столкновение городских мещан Дианы и Поэмы с деревенской семьей Карпо Карповича — основное в пьесе. Сельская семья и крестьянская этика — единственное, что противопоставляется в комедии необузданному женскому потребительству. Кульминацией конфликта является сцена, когда Диана бросает на землю хлеб.

Карпо Сидорович. Не кидай хлеб, говорю! Он — святой! Это — труд человеческий!

Диана. Вы не любите меня. Не любите Карпа, моих детей! Вы не любите городских!

Карпо Сидорович. А это ты уже, Домаха, врешь! Городских мы любим! Они вон с нами город строят, завод. А таких городских, которые хлеб кидают, человеческий труд не уважают, мы никогда не любили, не любим и любить не будем!..

Отказываясь называть Диану ее «городским» именем, тесть отвергает как претенциозное облагораживание «простых имен» (Домаха превращается здесь в Диану, Эмма — в Поэму, Ванько — в Жанько, Максим — в Макса; в «Раках» Аглая тоже называет мужа Данилу Даниилом). Из этого же ряда — постоянно звучащие в речи матери и дочери иностранные названия тканей и фасонов. В апелляции к народной морали и крестьянской этике раскрывается крестьянское происхождение новой пролетаризированной городской массы, которая, хотя и подверглась поверхностной урбанизации, продолжала видеть себя в качестве именно фольклорной. Патриархальная этика постулируется здесь как основная, а поверхностная (несостоявшаяся) интериоризация городской (буржуазной) культуры изображается как травма и противопоставляется органике жителей советских Захлюпанок. Это требует идеализации колхозной жизни. И действительно, Захлюпанка живет в настоящей буколической идиллии, на глазах превращаясь в город Ясные Зори. На вопрос Карпо Карповича о том, как поживает родное село, Карпо Сидорович отвечает: «Наша Захлюпанка как поживает? Живет, хлеб-сало жует, колхозным вином запивает…» Так сатира оказывается не столько даже оборотной стороной, сколько одной из стратегий все той же соцреалистической «лакировки».