Госсмех. Сталинизм и комическое

— А причем тут красная столица, Михаил Михайлович? Возьмите и попробуйте сами, например, клюквенный…

— Тогда так и пишите. Отдельные, мол, клюквенные сиропы в некоторых сатураторах по вине кое-каких работников… Вот это деловая критика!

Редактор оказался настолько бдительным в отношении частного и типичного, что требовал балансировать даже сводки погоды. Так, прочтя две заметки: «Вчера под Новороссийском пронесся шквал с дождем. Во многих домах выбиты стекла» и «Шквал с дождем под Туапсе. Тоже выбиты окна», он потребовал удалить одну из них: «Нужно иметь политическое чутье. Это же — обобщение. По всей стране шквалы с дождем… Нет, про Новороссийск оставь, а про Туапсе вычеркни… Или, знаешь, лучше напишем, что в Туапсе яркий солнечный день, пляж усеян купающимися, в городском театре с большим успехом прошел „Богдан Хмельницкий“ Корнейчука?» На вопрос секретаря: «А причем тут „Богдан Хмельницкий“?» редактор ответил: «Как противовес шквалу. Шквал — это неполадки, а „Богдан Хмельницкий“ — достижение». В отделе объявлений боялись печатать объявления: «У меня тут, понимаешь, подряд четыре объявления о том, что одинокий инженер ищет комнату с удобствами… Можно ли печатать? Все-таки, знаешь, какое-то обобщение…» Наконец, автор фельетона сообщает, что диктовал этот фельетон машинистке, работающей под началом «у вышеупомянутой заячьей души». Секретарша примерно на десятой строке вздрогнула и спросила:

— Это что же — обобщение?

Но я успокоительно заметил:

— Не волнуйтесь, Тамара, печатайте. Это вполне конкретный случай…

Неосознаваемый автором комизм ситуации состоит в том, что сам фельетон как будто взят из редактируемой Раневым газеты: никакого «конкретного случая» здесь нет — речь идет о «некоем редакторе» «некоего печатного органа». Иначе говоря, эта ситуация была настолько распространенной, что не воспринималась как комичная.

Метафельетон демонстрировал механизм симуляции самоиронии и жанровой рефлексии. Его распространенность объяснялась тем, что советский фельетон был не тем, за что он себя выдавал: его функции были вообще не в сатире. Реальное действие положительной сатиры — в полном соответствии со стратегией соцреализма — было покушением на читательское чувство реальности. Она не была нейтральна к недостаткам и не «не замечала» их, но дереализовывала жизнь, заменяя новой реальностью и фальшпанелями. К рассмотрению этих технологий мы теперь и обратимся.