Белый камень в глубине колодца

***

Спустя десять дней после судьбоносного разговора Ляна в нетипичном для нее, приподнятом, настроении шла по бесконечному коридору больницы, сунув руки в глубокие карманы брюк и мурлыча себе под нос песенку Красной Шапочки.

Завтра утром их выписывают, крокодилы-бегемоты! Никаких больше врачей и халатов, обезьяны-кашалоты! Они домой едут, зеленый попугай!!! И нет больше смысла пинать стены из-за вынужденного увольнения, потому что все к этому шло. Правильно, что сама уволилась, не дожидаясь ласкового начальственного пинка под жаждущее приключений место. Осталось только продать квартиру, заиметь напополам с бабушкой домик в Мелехове и жить спокойно. Все хорошо, что хорошо кончается.

Дубровин выплыл. Пришел в себя, чуток отъелся на привезенном бабушкой из деревни курином бульоне и прочей снеди от местной подруги Надин — бабы Даши. Та как узнала, что они на голодном пайке, так на целую армию наготовила, только вези. Надин не растерялась, взяла в подручные Олегову мамашу и поехала. Привезла. Мелеховскую посылку они доедают до сих пор, но доесть не могут. Не следовало шутить с бабой Дашей о голодном пайке: бывалые бабушки таких шуток не понимают.

Внешне с Олегом все нормально. Знай его Ляна чуть меньше — купилась бы на басню, что он гутнее всех гутных. Худоват, слабоват, штаны при ходьбе подтягивает, но передвигается на своих двоих и довольно резво. Вчера даже ухитрился Динку на интим развести, собака такая!

Откуда Ляне об этом известно? Очень просто: сестра под страхом гильотины не ляжет спать в одних трусах, а тут в одеяло кое-как завернулась, косы распустила и дрыхнет, конспираторша лохматая. Ляна никак не может привыкнуть, что спать вместе для них теперь в порядке вещей, и ей не нужно мчаться за Дубровиным сломя голову и с бензопилой «Дружба» наперевес после его каждого поползновения на девичью честь.

Да, внешне все неплохо. Для Динки, для Олеговой маман, которая на повестку дня оказалась безобидной и вполне вменяемой тетенькой, готовой раскурить с Кудряшовыми трубку мира. И для его же сердобольно́го папаши, в случае с которым бессильна вся московская медицина, включая нетрадиционную. Дубровин всех их с горем пополам убедил, что его хоть завтра в космос.

А на деле… хреново Олегу. Не совсем физически: почистили его на совесть, осталось только откармливать и мариновать в санаториях. Морально хреново. Но физически тоже, отчасти. Сергеев называет это умными словами вроде «ажитированная тревога», «дисфория» и «акотузия»… котазия… Короче, что-то очень гадкое и связанное с котами.

Дубровин не может найти себе места — все мечется, как кот посреди Сахары. Мысль теряет, спит на ходу, вздрагивает от резких звуков. Однако при Динке и родителях он бодр и весел по мере сил. Говорит, что им и так досталось, нечего еще на эту ерунду размениваться. Он мужик, сам справится. Ну-ну. На днях Ляна к нему случайно зашла во время такой трясучки — обнять и плакать. Обнять обняла, но плакать не стала, больно надо. На прощание ткнула кулаком в «солнышко», чтобы не зазнавался, а он мышцы напряг, хмыкнул и попросил ничего не говорить Динке. Заботливый, блин, супружник.

Динке Ляна не сказала, только Борисычу, успевшему стать ей братом по разуму, но хитромудрый Борисыч и так все знал. Расколола она его насчет той дряни, на которую пытались подсадить Олега. И поняла, что пора хватать своих в охапку и бежать отсюда до самой Индии, оборвав контакты. Потому что люди, которые колют другим людям такое, нормальными быть не могут. Передоз по сравнению со смертью от этого дерьма — легкое и увлекательное турне до небесной канцелярии первым классом.

Ляна украдкой поплевала через левое плечо. Она не суеверная, но как бы не накликать.

Кое-что накликивать не было нужды: само накликалось. Сами… Сначала «сами», а потом «сам». Полная решимости защитить своих персональных Ромео и Джульетту от посягательства злобных Монтеков (ибо Ромео давно, хоть и негласно, примкнул к Капулетям), Ляна готова была унизиться до мирных переговоров. Но главный Монтек сам напросился, и они знатно поругались. Еще и новость о Динкиной беременности Ляну перед этим здорово так подкосила… Нет, о беременности будет подумано потом и отдельно!

Ляне тогда удалось поставить главного Монтека на место, однако на следующее же утро Джульетта нанесла коварный удар в спину, явившись под ручку с главной Монтекой. Пришлось садиться за стол мирных переговоров. И… с удивлением узнать, что главная Монтека не желает зла и против конкретно Капулетей ничего не имеет. Она сожалеет о случившемся и готова идти на уступки. Будет усмирять фамильную Монтекину гордыню, потому что счастье Ромео для нее дороже. Такая вот любовь по-итальянски.

С ходу Ляна Татьяне Петровне, разумеется, не поверила, но второй шанс дала и готовность сотрудничать со своей стороны подтвердила. Кису кис, пису пис, но на полувоенном положении и до первой крови. Если еще хоть раз — словом ли, взглядом ли, вздохом ли — тронут Динку, ни о каких компромиссах могут больше не заикаться.

Татьяна расщедрилась на улыбку: осталось только уведомить о соглашении предводителя Монтеков.

О чем Монтеки шептались между собой в семейном гнездышке, история умалчивает, однако в ближайшую встречу Владимир свет Алексеевич, хоть и старался выбирать выражения, по-прежнему выдыхал ртутные пары и смотрел волком. Особенно на Динку. Если бы взглядом можно было сверлить дырки, сестра после той встречи превратилась бы в решето. Бедная Динка аж съежилась. У нее с чужими взглядами и без того натянутые отношения, а тут в открытую буравят…

Ляна, уже готовая вмешаться, чудом сдержалась под умоляющим морганием Татьяны Петровны. Та голубым по белому сигналила: не вмешивайся, сама разберусь.

И правда, выбрала удобный момент, отвела мужа в сторону, зашипела на него. Ляна напрягла слух и поймала обрывок фразы: «…с откровениями — пеняй на себя! Дай ребенку на ноги встать, скотина ты неблагодарная!»

Ляна усмехнулась в кулак и поняла, что с этой тетенькой, похожей на плюшевого зайчика, внутри которого прячется стальной трос, они сработаются. Все-таки «Сволочь ты, Дубровин» и производные от него — если не совсем диагноз, то определенно состояние души.

Олег и Динка выстояли. Не без скромного Ляниного участия, не без подкрепления со стороны Надин и не без Татьяны Петровны, которая взяла на себя непростую миссию миротворца. И свою часть дефицитного Ляниного расположения отвоевала быстро, не сравнить с тем же Олегом. Может быть, потому, что, выпустив пар и пораскинув мозгами, Ляна поняла ее опасения. При всех Динкиных неоспоримых достоинствах и смягчающих обстоятельствах, принять такую «доченьку» в семью — само по себе испытание на прочность. А уж в семейку с запросами, как у главного Монтека…

Но Татьяна старается за двоих. И, что немаловажно, Динка к ней тянется, в те редкие временные промежутки, когда приходится расставаться с ее Дубровиным. На днях вон показала Татьяне Совария и Симочку, привезенную из Мелехова вместе с бульоном бабы Даши, а это уже потолок Динкиного доверия.

Владимир Алексеевич поумерил неземные восторги и сменил политику на полный игнор. Кудряшовы для него превратились в невидимок, и две трети Кудряшовых это полностью устраивало. Огорчилась только Динка, так и не сумевшая понять, чем провинилась перед свекром. Ляна не бралась объяснять сестре то, что объяснению не поддавалось. Они не вписываются в концепцию идеальной жизни Владимира Дубровина. Конец фильма, финальные титры. Можете бросить ваши пустые ведра из-под психованной кукурузы в мусорку на выходе. Спасибо за просмотр, приходите еще!

Да уж, веселенькое у них вышло перемирие.

Отец Олега угрюмо смотрел через стекло, как Татьяна разговаривает с сыном, но зайти к ним не решался. Ляна удобно прислонилась к стене неподалеку, изображая вдумчивое изучение копии медицинской карты сестры (сама Динка спала под боком у мужа), но краем глаза следила за… родственником. Не любопытства ради — спокойствия для. Ляна-то думала, что все дело в материнских интрижках на стороне, а семейная яма оказалась глубже. Чего еще можно ожидать?

— Зря вы под дверью топчетесь, дядя Володя, — не удержалась Ляна, настроенная вполне миролюбиво и припрятавшая бензопилу войны под лопухами: вроде не видно, но откапывать в случае чего не надо. Хватай и беги.

Старший Дубровин дернулся своим тщедушным телом, сгорбил плечи и начал медленно оборачиваться, но потом вспомнил о политике игнора и повернулся обратно.

— Зайдите, он будет рад, — продолжила Ляна, листая карту. — Олег вам заочно все простил, включая не поменянные вовремя памперсы, карусели и двойки по пению.

— Твоего мнения никто не спрашивал, — спесиво отчеканил рубли «дядя Володя».

— Как хотите, мое дело предупредить.

— Я хочу, чтобы ты заткнулась и не лезла со своими блядскими советами!

— Без проблем. Упакуйте мои вяки в коробочку, беру их назад.

Владимир Алексеевич хекнул то ли недоуменно, то ли с досадой. Ляна ждала.

— Ты же ни черта не знаешь, а лезешь, — заявил Динкин свекор, наверняка родив у себя в голове или в печени очередную желчную мысль. — Думаешь, это мы во всем виноваты…

— Честно? Мне фиолетово. — Ляна лениво перевернула страницу. По десятому разу — одну и ту же. — Дубровину… то есть Олегу, уверена, тоже. Люди, потоптавшиеся на пороге смерти, на многие вещи начинают смотреть иначе. Взрослые думающие люди.

Она выделила интонацией слово «думающие». Невероятно, но ее слушали.

— Я разговаривала с ним, правда, недолго. Олег просто хочет жить, спокойно, чтобы его не дергали. Нахлебался уже какашек по чьей-то милости. Значит, по вашей?

— Почему по моей? По общей, — буркнул старший Дубровин. — Рязанский его в расход пустил. За просто так, за здорово живешь, чертов ублюдок…

— Олег? — небрежно уточнила Ляна. Были у нее подозрения.

— Да при чем здесь Олег?! Олег с потрохами наш. Мой. А этот… деятель народного хозяйства собирался выдать за своего и протолкнуть в замы под шумок, когда началась вся эта заваруха. Они с морды лица немного похожи, если рядом встанут — ни одна собака не засомневается! Чертова телегония… Коршевер в нее так и не поверил, а я, знаешь, потихоньку начинаю верить. Вот с какого перепугу он похож на Рязанского, если мой, а?

— Ага, — сказала Ляна, которая мало что поняла, но решила не перебивать.

Однако Владимир Алексеевич уже опомнился, замолчал. Из палаты с гордо поднятой головой (она никогда не горбилась) вышла Татьяна Петровна.

— Как он? — хрипло спросил «дядя Володя».

— Лучше, — сдержанно ответила «тетя Таня», хотя вслух сказать так о матери Олега, даже в шутку, Ляне наглости не хватило. — Хочешь зайти?

— Нет. Пусть… отдыхает.

«А еще нас называют странными, — подумала Ляна. — Где справедливость?»

Есть вещи, которые нужно понять, принять и простить. Случилось и случилось, что уж теперь? Вдохнуть, выдохнуть, представить безмятежно цветущий лотос посреди озера истины, напомнить себе, что человека и так вывернули наизнанку и ввернули обратно, что не стоит усугублять… Но, блинский блин, какая же он все-таки сволочь!!!