Белый камень в глубине колодца

1

Маленькая женская рука зачерпнула мыльной пены и звонко шлепнула по белому кафелю. Один раз, второй, третий. Сильнее, слабее. То выше, то ниже. Пенные «хлопья» разлетались в разные стороны — на зеленый пластмассовый ковшик, бортики ванной, на влажную русую макушку…

Эта игра могла продолжаться бесконечно долго, не будь в Динкином распоряжении так мало пены. Приходилось экономить и что-то придумывать. Пробовать новое. Динка не любила эти «пробовать» и особенно «новое», но знала, что иногда без них не обойтись. Как сейчас.

Она задумалась, погладила кафель. Если зачерпнуть, но не шлепать, а потихоньку коснуться стены и медленно убрать руку — тогда пена сползет вниз. По белому, твердому и холодному кафелю поползла такая же белая, но мягкая и теплая пена. Ее можно зачерпнуть снова. Пузырьков, правда, получается меньше, но это лучше, чем ничего.

Не все самостоятельные эксперименты заканчиваются так, как хотелось бы. Во время прошлого купания Динка, решив не экономить, щедро плеснула в воду шампуня из красной бутылочки — так делал Олег, когда набирал ей ванну. Но пена почему-то не появилась.

Муж объяснил, почему так, и даже показал: чтобы появилась пена, мало просто добавить шампунь. Надо еще и включить кран или быстро-сильно поболтать в воде рукой.

Динка кивнула — она поняла принцип — и попробовала сама. Получилось!

Потому что Олег. Когда он рядом, у нее все получается правильно.

Дубровин смотрел, как жена сосредоточенно рисует на кафеле жидким мылом, и понимал, что не хочет ей мешать. Еще один длинный, непростой для обоих день подходил к концу. Олег здорово вымотался на работе и моргает через раз, но, кажется, всю ночь бы так просидел — на жестком стуле, в мыльных брызгах, — наблюдая, как Динка познает мир.

Удивительно. Она удивительная. И каждый раз — первый.

Олег проверил локтем воду: не остыла ли? Нет, в запасе есть еще минуты три, он научился определять такие вещи. Из Динкиного врача чуть душу не вытряхнул, пока узнавал, что делать можно, а что лишь «допустимо» и, следовательно, нельзя.

Ванна — то самое «допустимо» и есть. Единственное исключение из строгих правил. Дубровин не отходил от жены ни на шаг, контролировал температуру воды, а на дно ванны обязательно стелил резиновый коврик. Да, вечерний душ занимал куда меньше времени и не требовал каких-то особых мер предосторожности, но…

Динка любит принимать ванну. По-настоящему, не спеша, непременно с пеной и любимыми игрушками. Место встречи изменить нельзя: каждую среду, около восьми часов вечера. Это ее ритуал, который быстро и неизбежно стал одним на троих.

Гипоаллергенный шампунь, сине-желтый пароход и целый выводок лупоглазых лягушат на спине лягушки-мамы. Это обязательно. А сегодня вот — настенная живопись.

Искать в рисунках скрытый смысл не стоило. Динка сама не знала, что конкретно собирается изобразить. Поддавшись порыву, она просто рисовала, и все. На волны похоже…

Дубровин вздохнул. Взять бы любимую женщину да рвануть подальше от этой промозглой осени и всеобщей усталости, куда-нибудь в теплые края. К морю. Эх, мечты. Губозакаточной машинки только не хватает.

Зато подходящий антураж имеется — много веселеньких розовых пальм и круглых кокосов на шторке для ванной. Олегу они понравились… ну, почти сразу. На первый взгляд, тропические гости вписывались в интерьер примерно так же, как уютные километровые шарфы бабули Надин в образ акулы большого бизнеса. Однако это была первая вещь, которую Динка сама выбрала в дом, отыскав среди множества шторок ту самую. И пальмы вписались…

Даже увлекшись творчеством, Динка словно почувствовала, что думают о ней. Повернула голову.

— Уже пора выходить?

— Посиди еще, если хочешь. — Он украдкой зевнул в ладонь. — Потереть тебе спину?

Надеялся, что все-таки разрешит. Нестерпимо хотелось прикоснуться, хотя бы так.

— Нет. — И она снова взялась за мыло.

Динка, как большая кукла, стояла смирно и терпеливо ждала, пока ее обмоют, вытащат из ванны и насухо вытрут банным полотенцем, прежде чем обрядить в пижаму, махровый халат и пчелиные тапки — подарок Татьяны Петровны. Обычная процедура, Ляна столько раз с ней это проделывала. Шух-шух-шух — оглянуться не успеешь, как ты уже сухая и в тапках.

А Олегу до сих пор в новинку. Возможно, потому, что изменения в теле жены с каждым днем становятся все очевиднее. Беременный животик, которого еще совсем недавно не было и в помине, стремительно рос и округлялся. Касаться его — одновременно и радостно, и волнительно. Непривычно. Динка нежно улыбалась и не возражала, когда Олег по поводу и без прижимался к ее животу щекой, гладил его, прислушивался, стремясь уловить неуловимое, пробовал разговаривать — тихо, неуверенно, пока еще стесняясь.

Эй, вы, там, слышите меня? Точно?

«Там» Олега слышали. Точно. Прячущийся в животике ребенок, по словам Динки, жил довольно активной жизнью, плавал туда-сюда, постукивал и постоянно хотел есть. Она так и говорила: «Он хочет есть», хотя ребенок был девочкой. Их маленькой дочерью.

Собственный родительский статус прощупывался тоже постепенно. Динка надевала свитер, и «статус» как бы прятался, становясь незаметным; снимала свитер — появлялся во всей красе. Правда, пока только визуально.

«Еще рано», — думал Олег.

И в мозгу отзывалось эхом: «Рано, рано, рано…»

— Ты сильно устал?

— Угу.

— Хочешь, я тебе почитаю?

— Угу-у…

Одеяло успело принять Дубровина в надежные объятия, так что «угукнулось» скорее по инерции. Как наливал вечерний чай, как этот чай пил и потом брел в спальню, он помнил смутно.

Зато вдруг ни с того ни с сего вспомнилось другое:

«А массаж хочешь?»

Честно? Хочет! Очень хочет. Только вот объяснить жене, чего именно хочет, вряд ли получится. Он серьезно рискует уснуть в процессе объяснений, не добравшись толком до сути.

Они слишком долго не были близки. Четвертый месяц — ничего. Глухо, как в танке. На любую попытку мужа «сблизиться» Динка реагировала со всей свойственной ей прямотой: отцепляла голодные руки и отстранялась, шепотом признаваясь, что «так» не хочет. Не сейчас. А… когда?

Сначала был ранний токсикоз со всеми вытекающими прелестями. Бедная Динка боялась лишний раз смотреть на еду, ее мутило от самых неожиданных вещей и сочетаний, вроде чересчур ярких оттенков фиолетового.

Дубровин был рядом, из кожи вон лез, чтобы облегчить ее состояние. Справлялись постепенно, совместными усилиями, задействовав бесценный опыт старшего поколения. И справились: токсикоз вроде отвязался, Динкино самочувствие улучшилось. Она заметно повеселела, окрепла и начала «чудить», запивая консервированные помидорчики из погребов Надин Эммануиловны кислым однопроцентным кефиром. Тогда все вздохнули с облегчением: жизнь-то наладилась. Почти.

Время шло, а сексуальная активность второго триместра, которую сулили всевозможные сайты по ликвидации мамской безграмотности и на которую в глубине души рассчитывал Олег, никак не наступала. Он допускал, что многое «типическое» у его жены пройдет иначе, чем у других беременных, и боялся надавить. Однако продолжал надеяться.

И, хотя признаться в этом было непросто, даже оставаясь наедине с собой, иногда Дубровин тосковал по непритязательной жизни в Мелехове. Там, несмотря на вечные тревоги и неутешительные перспективы, жена была его. Ее цель и смысл, ее крошечный рай были сосредоточены вокруг них двоих, какая бы жесть ни творилась за пределами. Они были вместе до самого конца. А теперь, когда все вроде бы утряслось…

Любимая женщина стала другой. Нет, это нормально, что она меняется. Если бы только эти изменения не заставляли ее избегать мужа! Динка все чаще погружалась в себя, чутко прислушиваясь к будущей малышке и не замечая никого вокруг. Им наверняка хорошо и комфортно вдвоем, а он… ей-богу, третий лишний! Полезное приложение. К нему обращаются, только когда что-нибудь нужно. «Окей, Гугл Владимирович…»

Выходит, дело в ребенке? Динка, которую и в квартире-то не оставишь одну надолго, оказалась готова к роли матери, а он к роли отца — получается, нет?

Узнать бы, спросить бы, посоветоваться. Поговорить с кем-то, кто поймет его сомнения и не станет катить бочку. Но, увы, в глазах родных и знакомых он — надежда, опора, муж-героин и счастливый отец, а им загоны в мозгах не положены.

Дубровин прикрыл глаза, перевернулся на другой бок и лег поближе к Динке. Белый трикотаж облегал бесконечно желанное тело молодой женщины второй кожей. И все эти бантики, рюшечки, лямочки… Читай, родная, не останавливайся.

Она читала, прислонив подушку к спинке кровати. Мягко, неторопливо, с плавным напевом и ей одной понятной выразительностью, подталкивала друг за другом, как бусины, слова и предложения из знакомой книги. Знакомой — потому что чтение случайных книг давалось ей с трудом. Динка пыталась ухватить незнакомую суть, но в итоге упускала мысль и запиналась через каждые несколько слов… То были чужие тексты.

Динка читала мужу и дочери «Маленького принца», которого знала почти наизусть. Красивая добрая сказка в раю для двоих.

— Пожалуйста, — получилось скрипуче, как у несмазанной телеги Михалыча Степнова, — убери книжку. Дочитаем завтра.

Она послушно закрыла книгу и положила на тумбочку.

— Доброй ночи? — уточнила вопросительно.

Одно гребаное «угу», и Динка спокойно ляжет спать! Ни слова ему не скажет.

— Потрогай меня, хоть немного. Мне… надо, Дин. Я больше не могу! Скучаю по тебе страшно.

Она не удивилась этой отчаянной мольбе. Потрогала, как он и просил: стиснула тонкими пальцами предплечье, погладила немного — туда-сюда, вверх-вниз — и убрала руку.

«Я правильно делаю, Олег?»

Правильно, хватит с него нежностей. Пообщались, и ладно.

Олег проглотил свою обиду, протолкнул в глотку, как что-то скользкое и противное. Смысл взбухивать? Устал он сегодня, поэтому тормозит. Просьбы к Динке надо конкретизировать, всегда. Мыслей она не читает.

— Спасибо, родная. — Дубровин провел рукой по животику. Вверх-вниз. — Доброй ночи… вам.

Да, можно выклянчить что-нибудь еще, например, поцелуй в щеку или признание в любви. Жена поцелует и признается, только рот открой и попроси. Но много ли в жизни вещей, о которых не надо говорить вслух? Таких очевидных и естественных, как дыхание. Ты ведь понимаешь, Дин.

Живот под тканью пижамы ободряюще теплый. Там, внутри, надежно укрытая от всех бед, дремлет их дочь — такая же маленькая хрупкая девочка, как ее мама.

А папа — баран по гороскопу, по жизни и в труде.

— Тебе плохо, Олег, — прошептала Динка, не давая ему убрать ладонь. — У тебя что-то болит?

— Нет, ничего не болит. Здоров, как ба… как бык.

Динка огорчилась, но вовсе не из-за глупой неуместной ухмылки. Она потрогала те части Дубровина, которые однажды назначила его внутренними барометрами и которым с тех пор верила, как себе. Барометры сработали четко: щека холодная, а шея — горячая.

— Зачем ты говоришь неправду?

«Никак вы, блядь, не научитесь», — повторял взрослый ответственный дядя Паша Втулкин, втайне от Сони купивший себе игровую приставку, чтобы, отдыхая от праведных швейных трудов, носиться с двумя мечами за спиной по миру фэнтезийного Типа_средневековья.