История Индии

Уже сильно попорченные, они покрывали огромную площадь на стенах и потолке. Они блистали непередаваемыми красками и формами, изображая сцены изобилия и просвещения, о каких не упоминали ни специалисты по санскриту, ни отчеты о раскопках. В Аджанте, как нигде в другом месте, золотой век Гуптов явился во всем великолепии. Теории и мечты, подобно эпиграфическим редкостям и семантическим изыскам, проявлялись из-под пыльного запустения, как свидетельство века, когда торжествовало искусство. Уверенные чертежи и портреты, живость и сложность композиции, умелый подбор цветов в батальных сценах и возвышенность духа — характерные признаки этого замечательного века.

Аджанта расположена на территории Вакатаки и, насколько известно, ничем не обязана покровительству гуптов. Тематика картин исключительно буддистская, ее источником служат джатаки, как для рельефов ранних ступ в Санчи и Амаравати или поздних — в Боробудуре на Яве. Даже фрески, похожие на найденные в Аджанте, широко распространены в общественных местах и домах. Из литературных источников мы знаем, что в обществе времен Гуптов почиталось ремесло художников. Аджанта не исключение. Ее яркость цветов и классицизм не уникальны. В глине и камне, равно как и в языке и литературе, творцы искусства времен Гупты смогли передать образ, приближенный к совершенству, — образ, которого достиг империализм Гупты, как заявляла Аллахабадская надпись. Общество достигло таких высот развития, что балансировало на грани идеальной абстракции.

Скульптуры времен Гуптов считаются высокохудожественными и «нарочно созданными как эстетические объекты»^{106}. Знаменитое мягкое спокойствие в выражении лица Будды подчеркивается обрамлением из рельефных завитков волос и замысловато изогнутым нимбом. Изящество позы выделяется эфемерным одеянием и симметрией складок. Контуры тела позволяют видеть стройность талии и металлические детали. Изящество умеренности, предпочтение сдержанности. Скульптор эпохи Гупты оделил свое мастерство удивительной зрелостью видения, создав «одну из величайших в мире скульптур»^{107}. Выйдя из мастерских Матхуры, вдохновленное великой школой Сарнатха, сформировавшись под влиянием других школ из менее крупных центров Арьяварты Гуптов, эта эстетика превратилась в высший стандарт, иконографический канон, который, подобно древнегреческому, преодолел века и расстояния. Проще говоря, его можно с полным правом назвать классическим.

Это относится и к резьбе Матхуры и Сарнатха в индийской скульптуре, и к фрескам Аджанты в индийской живописи, и к сочинениям Калидасы в санскритской литературе. В эпоху Гуптов большим почетом пользовались и многие другие драматурги, из которых самым значительным является Шудрака, чью насыщенную приключениями комедию «Птиняная повозка» играют на сцене до сих пор. Другие поэты писали придворные стихи (кавья), порой на даже еще более чистом и отточенном санскрите. Аллахабадская надпись Самудрагупты, составленная Харишеной, одним из главных министров, содержит изящные драматические пассажи. Сам император, подобно Рудрадаману, как утверждается, тоже был мастером пера. Но только Калидаса писал и стихи, и пьесы и делал это превосходно, за что неизвестный поклонник сравнил его с Шекспиром. Именно английская версия знаменитой пьесы «Шакунтала», написанная Уильямом Джонсом, позволила Европе оценить достоинства санскритской драмы, а пересказанная тем же Джонсом поэма «Мегхадута» («Облако-вестник») вошла в антологии XIX века и завоевала для санскритских стихов репутацию прекрасного гимна природе.

К сожалению, санскритская литература столь богата метафорами, синонимами, аллюзиями, двойным смыслом, всевозможной грамматической и фонетической пиротехникой, что в переводах невозможно отразить это богатство. Для человека непосвященного игра слов, размера и смысла представляются туманной таинственностью и загадочным кроссвордом. Но этот недостаток можно возместить с помощью наших собственных традиций. Как писал А. Л. Бэшем, перевод тускнеет по сравнению с оригиналом. Как это ни грустно, его норовят избавить от эротики и откровенных сцен. Такое переложение «Кумарасамбхавы» — длинной поэмы Калидасы, в которой отношения повелителя Шивы и его супруги зачастую «претят европейским вкусам». Кульминационная песнь поэмы посвящена божественному союзу— предмету восхищения, вдохновившему позднее на создание скульптур строителей храма в Каджурахо, которым, как считается, восхищался Калидаса. В самом деле, древний индийский язык не оскудевает на выражения наслаждений в строках Калидасы. «Немногие из тех, кто способен читать (Калидасу) в оригинале, усомнятся в том, что Калидаса — самый великий поэт и драматург на земле»^{108}.

Где и когда жил Калидаса, остается загадкой. В своих посвящениях он не упоминает Гуптов. Возможно, он даже не совпал с ними по времени. Знакомство с Удцжайном и описания долины Нармады наводят на мысль, что он жил скорее в Малве, чем в Магадхе. Предания гласят, что он блистал при дворе некоего царя Викрамадитьи, которого хронологии помещают в I век до н. э. При внимательном изучении материала, однако, появляется сомнение в том, что поэт мог жить раньше Гуптов. Возможно, Викрамадитья — всего лишь один из множества эпитетов Самудрагупты. В другой своей поэме «Рагхуванша» Калидаса прослеживает родословную царя Айодхьи Рамы, делая упор на особую роль Рагху, деда Рамы, в образовании империи. Рагху водил войска на север, юг, запад и восток. Он покорил Бенгалию, воздвиг триумфальные колонны вдоль Ганга, победил Калингу, пересек Кавери и взыскал с династии Пандья дань жемчугом. Облака пыли, поднятые его отрядами, покрыли пеплом волосы женщин Кералы. Его кони катались по песчаным отмелям Инда. Горцы трепетали при мысли о битве с ним. Гималайские ветры, шурша тростниками, пели о его победах. В этой поэме Калидаса, воспевая необъятность Индии, будто бы нарочно дополнил надпись в Аллахабаде. «В этом энергичном, воинственном повествовании можно увидеть, как завоевания Самудрагупты отразились в сознании поэта»^{109}.

Не сами завоевания, но знания поэта о субконтиненте явно доказывают причастность Калидасы эпохе Гуптов. Хотя политически империя Гуптов оставалась фрагментированной, ее культура оказалась всепроникающей. Калидаса мог быть великим путешественником, но, вероятнее всего, он пользовался помощью купцов и торговцев, которые в эпоху Гуптов могли, подобно Фа Сяню. без вреда для себя пройти путь от одного края Индии до другого. По крайней мере так он исследовал юг. Художественные идеалы времени Гуптов пересекали границы и переплывали моря. Будды в стиле Гуптов найдены в Малайе, на Яве и даже на Борнео. Там и в Индокитае санскритские надписи появляются в III–IV веке, отмечая возникновение письменности. Почти все доисламские алфавиты Юго-Восточной Азии образованы от брахми эпохи Гуптов. На всей этой территории, как и в самой Индии, санскрит утвердился как язык науки, летописей и придворных диспутов. Более того, переработка и переписывание пуран — одно из главных достижений эпохи Гуптов — и переделка эпосов на расхожие литературные сюжеты обеспечили развитие процесса санскритизации, который стал всеобъемлющим не столько для языка, сколько для влияния и передачи идеалов касты брахманов, насаждавшей этот процесс.

В санскриторожденных религиозных, культурных, социальных и политических идеалах закладывалось понятие национальной целостности Индии в доисламский период. Многие возразят, что эти идеалы годились лишь для тонкой элитной прослойки. Санскритом пользовался незначительный процент населения. Изощренный вкус и богатая жизнь этого общества и изображалась на фресках в Аджанте столь ярко. Именно для этого изнеженного аристократического общества писал Калидаса. В его пьесах слуги, представители низших каст и все женские персонажи понимают исключительно пракрит и говорят только на нем. Санскрит оставлен для «дважды рожденных».

В этом же куртуазном обществе упражнения в языковых тонкостях считались приятным развлечением. Отчасти в этом виноват сам язык. Как заметил Патанджали, писатель II века, можно заказать у гончара горшок определенного вида, но нельзя прийти к грамматику и сказать: «Изготовь мне такое-то и такое-то слово». Словарный запас постоянен, грамматика утверждена. «Отшлифованный до совершенства» Панини, всеми превозносимый, немногими используемый, санскрит пал жертвой собственного престижа. Процесс заимствования слов, когда-то игравший важную роль, почти прекратился. Обновление сменилось традиционностью, по мере того как авторы стремились добиться емкости и сжатости, добавить новый смысл путем повторения и сопоставления. Предложения становились все длиннее и длиннее, порой занимая целые страницы, а сложные слова могли занимать несколько строк. В Аллахабадской надписи для описания природы феодальной власти Самудрагупты использовано слово из 20 компонентов и 54 слогов. Вне всякого сомнения, это изящное построение, однако историки охотно променяли бы его на простое и понятное политическое постановление.

«Там использовались поразительные мнемонические ухищрения, но они сами по себе очень сложны из-за обилия специальных терминов, создавая, по сути, отдельный жаргон для каждой дисциплины. Были шастри, которые цитировали целую веду в каком-либо порядке (то есть в прямом или обратном, буквально), не ошибившись ни в букве, ни в знаке. Другие знали без запинки всю грамматику Панини и словарь «Амаракоша». Но все равно не было человека, который ведал санскрит целиком»^{110}.

Важные труды по астрономии и в меньшей степени по медицине показывают, что о науке при Гуптах не забывали. Длина годичного солнечного цикла была рассчитана с точностью, которой не могли добиться даже греки, а индийские математики были, пожалуй, самыми умудренными в мире. «Базовым достижением было введение десятичной системы, а среди высших — решение неопределенных уравнений». Число «пи» вычислили до четвертого знака и где-то в это время начали применять символ нуля, обычно в виде точки.

Но даже работы, в которых описывались эти находки, были облечены такими языковыми изяществами санскрита, что прочитать их могли только посвященные. Ремесленнику они оставались недоступными, да и математик мог лишь мечтать о понимании. Более поздние работы по иконографии, архитектуре и живописи часто цитируются как примеры вклада санскритской литературы в науку. Говоря словами Косамби, который сам ученый и историк, «они в своих сентенциях не опускаются до расчетов реальных статуй или домов или химического анализа красящих пигментов». Понятно, что «художники и каменщики шли своим путем». Поэтому Железная колонна в Мехраули, несомненно, шедевр металлургии, но трактата по металлургии нет.

Таким образом, монополия санскрита на науку не сказалась пагубно на развитии ремесел. Вскоре появились невиданные достижения, особенно в сфере архитектуры, которыми славилась эпоха Гуптов. В пропаганде мифологии и представлений санскрит не упускал из виду и средства устрашения. В эпоху Гуптов и после нее боги и герои санскритской литературы, бесконечные каноны и кодексы, невообразимые концепции и идеи продолжали насаждаться в обществе. Они проникли даже в горы и леса, племена которых продолжали входить в кастовую иерархию, а их вожди были «сообществом царей».