Белый камень в глубине колодца

***

Втула валялся на больничной койке, уже вполне себе живой и даже подвижный. От белого бревна в нем остались только повязка на голове и смущенно выглядывающий из-под одеяла гипс.

— Так, народ, идите, погуляйте, — весело сказал Паша, заметив в дверях Соню. — Мое начальство с ревизией, щас всем хана будет. В темпе, в темпе.

Втулины соседи по палате вяло разбрелись кто куда. Софья присела на табуретку, молчком сунула Втуле свой пакет. Вышло почти грубо: на, мол, подавись.

— Спасибо, солнышко, — усмехнулся Паша, не обидевшись, — ценю твою заботу.

— Все для тебя, яхонтовый, — не осталась в долгу Суворова. — Как чувствуешь себя, бриллиант души моей? Выглядишь отменно, любовалась бы и любовалась.

— Башка под бинтами чешется, а так нормально, могло быть и хуже.

Он согнул в колене здоровую ногу, выудил из пакета зеленое яблоко, протер краем футболки и впился зубами в гладкий яблочный бок.

— Мне говорят, я здесь уже вторую неделю валяюсь, — невнятно сказал Паша, работая челюстями, — а до вчерашнего вечера ни хрена не помню. Поможешь?

— Следствие поможет, — ласково пообещала Соня. — Раз ты у нас снова вменяемый и дееспособный…

— Да не, про киоск я и так знаю, — отмахнулся Втула.

Яблоко закончилось, и он потянулся за следующим. Не то чтобы Паша оголодал на больничных харчах, но их с Чингачгук вкусы совпадали во многом, в том числе и во фруктах. Казалось бы, такая мелочь — яблоки, однако одни яблоки чересчур сладкие, другие — чересчур кислые, третьи — слишком зернистые, а четвертые разгрызть невозможно. Сонины же яблоки были оптимальным вариантом, вот Паша и вцепился.

— Машина, киоск — с этим я сам разберусь. Главное, отделался легким испугом, скоро снова побегу по дорожке. Ты мне вот что скажи: я пока в отключке лежал, никаких глупостей не говорил?

— Смотря, что понимать под глупостями. — Глядя на аппетитно хрустящего яблоком Пашу, Сонька не выдержала и тоже полезла в пакет.

— Ну, в любви никому не клялся? Замуж не звал?

— Даже если и так, что с того? Половина отделения уверена, что я твоя жена. Уж не знаю, гордиться этим фактом или сесть в сторонке поплакать.

— Значит, не врут люди, — посетовал Втула, страдальчески скребя ногтями толстый слой бинтов. — То-то я думаю, Машуся ко мне не спешит, Сашок трубку бросает, а Люся в «черный список» кинула. Слухами земля полнится, не отмоешься теперь. Прощай, волюшка вольная, здравствуй, брачный хомут…

Кусок яблока встал в горле. Суворова заставила себя проглотить, а не плюнуть во что-нибудь прицельно. Одна подходящая лопоухая мишень в поле зрения имелась.

— Втулкин, ты совсем дурак? — спросила она устало.

— Нет, частично. Мне, кстати, недавно в голову пришло: вроде «придурок» — это не совсем «дурак», а где-то около того, но звучит обиднее. В чем причина?

Соня бахвальского настроя не поддержала. Он что, правда, ничего не понимает или удачно прикидывается? Люди после такого обычно как-то жизнь переосмысливают, благую цель ищут. Раз чудом живой остался, значит, это кому-нибудь нужно.

Но дуракам закон не писан, будь они хоть «при», хоть «перед», хоть «после».

— Тебя еле откачали, Лаперуз, — раздельно сказала она. — Ты на полной скорости влетел в киоск. Не пристегнутый. Зашивали тебя до трех часов ночи, удалили селезенку, два мешка крови извели. Даже сердце разок по новой запустить пришлось: не билось оно у тебя. Осознаешь масштабы трагедии или подробностей до-добавить? — голос Сони дрогнул и беспомощно угас.

Паша нес ко рту следующее по счету яблоко. Не донес. К такому жизнь его не готовила.

— Ты убиться мог. По пьяни. Как последний идиот. Доктор сказал, если бы не сработали подушки безопасности, тебя бы об панель расплющило… Чего ты ржешь?!

Он расплылся в своей любимой улыбке довольного жизнью кретина. На самом деле, Пашу накрыли запоздалые отходняки.

— Ну не расплющило же!

Втула закинул руки за многострадальную голову, стрельнул глазами. Учитывая, что Пашина физиономия представляла собой один сплошной синяк, зрелище вышло на грани фола, одной ногой в кондратий.

— А ты такая эротиш-шная, когда злишься… Ай! За что?!

Большой кусок яблока угодил ему точно в лоб. Сонька вскочила на ноги, развернулась на каблуках и пошла к выходу. Споткнулась, ухватилась за спинку чьей-то кровати, но упорно двигалась дальше. Не бог весть какая огромная палата растянулась на километры.

— Ты куда?

— Знаешь, я рада, что у тебя все хорошо. Главное не терять оптимизма, оптимизм — это наше все. — Она пыталась говорить саркастично и звонко, но получалось только глухое, злобное бормотание исподтишка. — Раз ты так ничего и не понял, это твоя проблема, не моя. Считай это моим последним «прощай». Все, хватит. Хватит!!!

Втула, кряхтя, спустил обе ноги с кровати.

— Хватит орать, — вполголоса, — иди обратно, поговорим.

— Поговорили уже.

— Шуток не понимаешь? Сонь, у меня с костылями отношения сложные, при всей любви к твоей натуре — не догоню. Не боись, не съем я тебя. Иди сюда.

Она подошла, сама не зная зачем.

— Ты права, я дурак. Дураком родился, дураком помру, но мне нравится моя жизнь, и ничего менять в ней я не собирался. Честно скажу: меня к тебе тянет, конкретно так. Может, даже больше чем к другим. Я благодарен за все, что ты сделала, и не только тут. — Он широким жестом обвел палату. — Вообще. Ты человек, Сонька, настоящий человек, но тебе нужно снизить планку. Не ждать принца на белом осле…

— Да не жду я никого! — возмутилась Соня.

— Не перебивай меня, женщина! Раз ты до сих пор здесь, вывод напрашивается один: я тебе не совсем до лампочки. Ты меня тоже… э-э… вполне устраиваешь, но мы все ходим вокруг да около, как два барана — рогами зацепились и ходим. С этим надо что-то решать, поэтому предлагаю сделку. Мелкий шрифт позже обговорим.

— Что за сделка? — Она скрестила руки на груди, не акцентируя внимание на деталях.

Втула сделал глубокий вдох и возвел глаза к воображаемому небу, точно прося у него совета или, на худой конец, прочухивающего дождика.

— Давай попробуем… наладить отношения.

— Че-его? — Соня даже рот приоткрыла. — А поконкретнее можно?

Паша обреченно вздохнул и выпалил:

— Встречаться давай, говорю!