Белый камень в глубине колодца

***

Михалыч, как знал, вовремя растопил свою баню и от души отхлестал Олега веником, а после окатил из кадки холодной водой, да так, что чуть дух не вышибло.

Распаренный, красный, с прилипшими к коже березовыми листьями, Дубровин лежал на широкой скамье и смотрел в бревенчатый потолок.

— Михалыч, что мне делать?

Дед Степнов раскурил самокрутку, ухмыльнулся в облезлые усы и сказал:

— Сходи к Окуневым, попроси Люську. Скажи, у деда Степнова опять коленка болит. Это условный сигнал. До утра вопрос «Че делать?» не задашь, честное комсомольское. Люська — она баба затейливая, с фантазией да с огоньком.

— А если серьезно? — вздохнул Олег.

— А если серьезно, то не тяни кота за яйца, жонись. От судьбы не уйдешь. Раз на других баб смотреть невмоготу, значицца, она самая. Судьба.

— Да не могу я пока жениться…

— А чегой так? — Михалыч пыхнул самокруткой и принялся пускать дым кольцами.

Олег снова вздохнул. Не объяснять же болтливому деду, что претит ставить штамп в фальшивый паспорт. И Динке, что же, когда все закончится, придется разводиться с Олегом Ивановичем Шевцовым и снова выходить замуж за Олега Владимировича Дубровина?

— Не могу, и все!

Михалыч сломал остатки самокрутки в пепельнице и потянулся ко второму табурету, приспособленному под стол. Налил себе водки, выдохнул, опрокинул. Вкусно захрустел малосольным огурцом ДарьСеменны, выловив тот прямо из банки.

— Не знаю, че там у тебя в башке сидит, — проворчал Михалыч, снимая с пупырчатого огуречного бока прилипший укроп. — Лезть не буду. Ты ж вроде верующий?

— Крещеный, — осторожно ответил Олег.

— А я не крещеный. Дашка моя крестилась, всех детей перекрестила, а я все как-то избегал. Ну не тянуло, не срасталось, постоянно мешало что-то. Это я к чему? Венчаться хочет, дура старая. Сорок лет, грит, вместе прожили, хочу и дальше с тобой жить…

Дубровин поднял голову.

— Слушай, Михалыч, ты не в курсе, венчаться только после загса можно или после венчания тоже распишут?

— Ну, я в этом деле такой же дурной, как и ты, но слышал: сначала повенчаться можно, а потом расписаться, токмо об этом надо с батюшкой перетереть. Мало ли, что у людей бывает? Люди разные. Но смотри, — дед Степнов погрозил Олегу кривым пальцем, почти черным от въевшейся за годы работы в огороде грязи, — если решишься, подумай хорошенько. Я вон с Подарочкой своей сколько лет под одной крышей, а все никак. Лучше штамп поставь — жить легче будет, если разлюбишь и уйти захочешь.

Этот разговор прочно засел у Олега в голове. Вернувшись домой уже за полночь, он нашел Динку в гостиной. Динка спала в кресле, положив голову на пухлый подлокотник и поджав под себя ноги. Ждала Олега или бабушку. Но бабушку можно было не ждать: по телевизору показывали какую-то жутко интересную музыкальную премию в прямом эфире, а после начиналась трехчасовая слезовыжималка, и ДарьСеменна вместе с Надин прилипли к экрану, грызя тыквенные семечки и запивая их чаем.

— Надежда Эммануиловна, может, домой? — предложил Олег, уходя от Степновых.

— Я утром приду, «отраву» выпить. Сковородку пошеруди, там картошка с грибами. Динку, если не ела, тоже покорми. И чтоб не дурковали мне там! Все равно узнаю.

— Карман подставляй, — велела ДарьСеменна и насыпала Олегу полный карман крупных белых семечек. — Михалыч грит, у тебя работа нервная. Самое то штресс зажевывать.

Дубровин расстелил постель и осторожно, чтобы не разбудить, отнес Динку в их с бабушкой комнату. Он уже по-новой привык засыпать, не слыша рядом ее дыхания и дружеского скрипа Паганини.

— Посмотри в шкафу, — пробормотала Динка сквозь сон.

Олег всерьез собирался залезть в шкаф, когда понял, что обращаются не к нему.

Несмотря на усталость, сна не было ни в одном глазу. Тогда Дубровин нашел оставленную под креслом нефритовую камасутру, пересыпал семечки в пустой кулек из-под хлеба и погрузился в эпопею, начинавшуюся со слов: «Юная леди Анна Х*** в лондонском свете слыла непроходимой кокеткой…»