Белый камень в глубине колодца

***

Он в самом деле позвонил, тем же вечером приехал и остался на ночь, а в субботу они вместе пошли в парк развлечений. Володя убедил себя, что каждый человек имеет право на выходной, иначе свихнется, а некоторые проблемы на фирме, как и все остальные проблемы в жизни, решаемы. Один день погоды не сделает.

Нина веселилась, как ребенок. Летала на каруселях сначала с робким ойканьем, а потом — с радостным визгом и хохотом. Забыв о каблуках, носилась от одного аттракциона к другому, так что Дубровин едва за ней успевал. Крошила в пруд булку для уток, попутно выковыривая из сдобной мякоти изюм. После обеда в кафе случайно уронила Дубровину на светлые брюки кусок шоколадного пломбира, долго извинялась и старательно возила по пятну салфеткой, только сильнее размазав. Так он и ходил с огромной коричневой блямбой над коленом. На них оглядывались, но было все равно: Нина брала от этого дня все, что могла взять, а Володя брал с нее пример.

Лишь когда он остановил машину напротив ее подъезда, Нина призналась:

— Такое странное чувство. Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз так отдыхала, а не мо-гу. — Она в смятении покачала головой, и завитые волосы, схваченные на затылке «крабиком», слегка подпрыгнули. — Даже ноги гудят, а не больно. Хорошо.

— А я не могу вспомнить, когда в последний раз подвозил девушку до дома.

— Мне гордиться или, наоборот, начать волноваться?

Володя заглушил мотор и повернулся к ней. Пальцы Нины покачивали замок-висюльку на сумке: видимо, собиралась достать ключи. Смотрела она при этом вовсе не на сумку — на Дубровина. Пристально, выжидающе.

— Лучше пригласи на чай. Да, — кивнул он, — так будет лучше всего.

— А если у меня свои планы на вечер и совместный чай туда не входит?

— Не кокетничай, — поморщился Дубровин. — Тебе не идет.

Она вздохнула, но отворачиваться не стала.

— Знаешь, Володя, я ведь не гордая: дают — беру, бьют — бегу. Но на сегодняшний вечер у меня действительно свои планы, так что давай в другой раз.

— В другой так в другой. — Он поцеловал ее в щеку. — Я позвоню. В понедельник.

— В понедельник можешь даже заехать, — разрешила Нина, открывая дверь. — Я буду дома.

— Посмотрим, — нехотя буркнул Дубровин, привыкший, что последнее слово всегда остается за ним. — Может, и заеду, но не буду о…

— Тогда до понедельника. — Она хлопнула дверью и зашагала к подъезду.

А он беззвучно выругался, отчего-то зная, что в понедельник будет здесь как штык.

И приехал. Стабильно приезжал к ней два раза в неделю, по вечерам. Иногда выгуливал ради удовольствия или чтобы отвлечься, когда становилось совсем паршиво. Кино, зоопарк, магазины с заоблачными ценниками. Иногда даже покупал что-то. Нина не отказывалась, не мямлила, не прятала глаза в фальшивой скромности. Она вообще казалась ему прямой, как палка. С ней можно было говорить обо всем и в любых выражениях, не боясь быть неправильно понятым. Она всегда понимала, что он хочет сказать, даже когда он сам до конца этого не понимал. Понимала и принимала. Любым.

Встречи продолжались, встречи затягивались. Нина была самой ненавязчивой и незатратной «дамой для плотских утех», какую только можно вообразить. Володя долго искал подвох: такого просто не бывает! Может, пока он спит, она роется в его кошельке и визитнице? Грешил на происки конкурентов, на вселенский заговор, на летающие тарелки, а потом принял правила игры, где мира «вне» как бы нет. Жизнь в уютной квартирке Нины ограничивалась несколькими метрами и сегодняшним часом, ну двумя-тремя. А жена и сын оставались где-то «вне». Если чего-то не видно, оно не существует, — трудно ли поверить? Тем более что Нина эту игру всячески поощряла и, оставив за Володей право на неудобные вопросы, сама таких вопросов не задавала: смысла в них не видела.

Лишь однажды Володя прямо спросил ее, как она относится к тому, что он женат. Нина как раз вынимала из духовки запеченную в фольге курицу. Вместо тряпок и побрякушек он все чаще приносил ей обычные продукты, которые из-за дефицита все сложнее было достать.

— Что, совесть зачесалась? — спокойно уточнила Нина. — Или так, ради интереса спросил?

Он что-то неопределенно, но благодарно промычал в ответ. Людей, которые, задав уточняющий вопрос, этим же вопросом за тебя отвечают, днем с огнем не сыщешь.

— Меня все устраивает. Если ты расписан с ней, живешь с ней, а, случись что, бежишь ко мне, кому из нас двоих следует беспокоиться? Вот и все. К тому же, мы с тобой ничего друг другу не обещали. Надоем — уйдешь, держать не буду.

— А как же твой поиск? — удивился Володя. — Зачем тогда тратишь на меня время?

Нина сидела на корточках перед пышущей жаром духовкой. Дубровин видел только ее затылок, схваченные неизменным «крабиком» волосы и крепкую красную шею.

— Пока ты ходишь сюда, не хочется искать кого-то еще. Да и нужды нет. Мне с тобой хорошо. Когда перестанешь ходить, начну по новой. А вопрос «зачем» относится скорее к тебе. Вроде бы так любишь жену, ценишь ваш с ней брак, а теряешь время на стороне. Морочишь голову и себе, и ей. Вы вполне могли бы быть счастливы по отдельности.

— Агитируешь? Можно подумать…

— Нет, вслух говорю то, в чем сам ты признаться боишься. Кто-то же должен это делать.

— Нашлась умная, — огрызнулся он. — Мать Тереза, блин.

— Что бы там ни говорили, а со стороны виднее. Те, кто «внутри», зачастую видят только один вариант — свой. Другие если и прикидывают, то стереотипно.

— Слишком сложный вопрос, — вынужден был признать Дубровин. — Я не знаю, что ответить.

— Вот и все. Доставай посуду, будем ужинать.

Да, когда Нина открывала рот по делу, с ней было удивительно легко.

Черт побери, если бы дома не ждала Таня, Дубровин бы всерьез решил, что нашел ту самую!

А на деле Нина просто не позволяла ему от себя отцепиться. «Хвост вытащил — нос увяз, нос вытащил — хвост увяз». Залип он на ней, как муха на липкой ленте.

Красивая, любимая, но недосягаемая хрустальная мечта осталась стоять в серванте. Ей можно было любоваться, раздуваясь от гордости, и время от времени стирать пыль, чтобы мечта не пачкалась. А простая, по-земному пошлая и, казалось бы, достигнутая всегда была под рукой. Была с ним, поддерживала его, когда отвернулись все остальные.

Те самые два стула, которые якобы нельзя занять одному.

Володя занял. Если не сел, то лег или протянул ноги — не суть важно. Стулья были заняты.

Смешать бы еще хрустальное и земное, совместить несовместимое! Однако Таня не собиралась быть земной, а Нину все устраивало и так. Счастливый и несчастный Володя Дубровин плюнул на все и жил сегодняшним часом.

Но куда прикажете девать зазор между двумя стульями? Зазор никуда не делся. Одно неосторожное движение, зазевался чуток, и все. Приехали, как сказал бы Гагарин.

Их не отношения даже — поначалу примитивное животное «хорошо», а потом и вовсе единственный противогаз посреди газовой камеры — продлились без малого три года. В конце весны девяносто восьмого Нина просто исчезла, без звонка, без записки.

Володя, счастливую жизнь которого уже давно разодрали на тряпки, тогда только начал дрейфовать от одного запоя к другому. Искал ее, но Нина как сквозь землю провалилась.

Он решил, что она наконец нашла принца, и поначалу впал в ярость. Успокоила Таня, которая к тому времени стала гораздо ближе: некоторые семьи беды все-таки сплачивают. Не сразу, но Дубровин смирился. Перегорел.

Иметь все и остаться ни с чем — люди, прошедшие через то же, что и Владимир Алексеевич, обычно покрываются толстой коркой здорового пофигизма.

Или сходят с ума — кто-то в большей степени, кто-то в меньшей.

Однако Володя ухитрился сесть на два стула и тут.