Белый камень в глубине колодца

— Он самый. — Костя тоже оперся руками на перила. — Единственный и неповторимый, мать его… прекрасная женщина.

— Да, женщина красивая. И ты, конечно, к этому отношения не имеешь? Официально.

— В смысле? — Костя растянул губы в улыбке.

— Да брось, Константин Николаевич. — Коршевер смотрел на него в упор внимательным и недобрым взглядом. Костя легко выдержал этот взгляд, однако сердце все равно дрогнуло. — Вы стояли рядом, а я не слепой. Уверен, ты тоже. Ловко провернул, в своем фирменном стиле. Молодец.

— Это совпадение, мы просто похожи. Так бывает.

— Учитывая, что ты был любовником его матери… Не делай удивленные глаза, об этом в штате сотрудников не знает только ленивый. Хорошо устроился, Костя. Надежно.

— Подозрительно много комплиментов на одного меня. Можно начинать бояться?

— Начинай, — без тени сарказма кивнул Коршевер. — Дети — это не только стакан воды в старости, но и идеальный объект для шантажа. Киднеппинг, отрезанные уши в конвертах… На твоем месте, я бы все-таки подумал насчет пластики. Просто совет. Мало ли, кто захочет воспользоваться.

— Это совпадение, — твердо повторил Рязанский. — И в твоих интересах не болтать об этом при старшем Дубровине. Пожалей эпилептика, ему и так недолго осталось.

— Скажи, это сложно: смотреть в лицо лгущему человеку, когда знаешь правду?

— Не сложнее чем лгать, Григорий Дмитриевич.

Любовь к пафосу и сценическим эффектам если не сгубила Коршевера, то на его скромных похоронах явно притулилась с молотком где-то у гроба. Иначе как объяснить цитату из «Майн Кампф», заботливо распечатанную на принтере и аккуратно приклеенную на оборот одного из снимков?[3]

«Это застывшая мысль маньяка, которая почти не реагирует на те или иные изменения в расстановке политических сил».[4] Фармацевт, вбив себе что-то в голову, уже не мог свернуть с проторенной колеи. Рязанский лишь воспользовался его навязчивой идеей, поставив на кон жизнь Олега. Парня удачно разыграли — сначала отец, потом мать, а после и добрый дядюшка Кос. Правда, все они при этом из кожи вон лезли, чтобы его защитить, каждый по мере своих возможностей и из разных побуждений. Да, случается и такое.

«Кос… Придумал же кличку». — Костя добавил фотографию к своему пасьянсу. Была мысль при случае отдать ее Татьяне, но тогда слишком многое пришлось бы объяснять.

Младший Дубровин выжил только чудом и теперь просто обязан прожить жизнь сполна и по-человечески. Рязанский почему-то не сомневался, что так оно и будет. Были в прошлом моменты, когда он без преувеличения откусил бы десяток лет от отмеренного ему огрызка вечности, лишь бы иметь на земле такое продолжение…

«Вечность, продолжение, чудо — ну надо же. Одно из двух: или сентиментальность во мне выходит из комы, или я старею. Последнее вероятней».

Пламя танцевало на поленьях свой языческий танец, приглашая бросить в камин что-нибудь еще, однако все, что следовало сжечь, уже осыпалось пеплом по ту сторону кованой решетки.

Рязанский уселся прямо на коврик у камина и какое-то время просидел неподвижно, пока Манюня не шлепнулась с дивана и не полезла на колени, заставив вздрогнуть. Кость-пищалку она приволокла с собой.

— Играть хочешь? Это Катерина с тобой носилась, а не я. — Рязанский попытался убрать игрушку в сторону, и помесь таксы исподтишка хватанула его за палец. — Знаешь, ничего удивительного, что тебя не взяли во Флориду. Характер скверный… У меня тоже? Ну так и я здесь. С собакой. Одинокий и независимый. Дожили… Ладно, садись.

Костя взял захватчицу под пузо, устраивая поудобнее. Манюня в процессе усаживания ухитрилась цапнуть его еще раз, но Рязанский не обратил на это внимания.

Бормотать в пустоту совершеннейшую чушь, только бы не молчать. Молчать нужно с кем-то. Чувствовать тепло, ощущать присутствие. Переселив к себе Катю и сына, он невольно привык к этой роскоши — к иллюзии семьи.

Когда бы ты ни вернулся домой, тебя будут ждать. Снимут пальто и ботинки прямо на ходу. Расскажут, проглатывая слова и свистя в дырки от выпавших зубов, как провели сегодняшний день и непременно спросят, как дела у тебя, а ты ответишь: «Хорошо», — как бы отвратительно ни было на самом деле. Сидеть за одним столом, просыпаться вместе, собираться вместе. Пока не потеплело, Юрка на прощание махал ему из окна, потом стал выбегать во двор. Если сын забывал обуться, Катерина его ругала…

Катерина. Она не оставила надежды приблизиться. Делала все, что должна делать жена, а ему было не до нее. Проще сказать, когда ему «не до нее» не было. Какая уж тут семья? Но, видимо, вода камень точит, потому что Катерины Рязанскому не хватало наравне с сыном и даже без привязки к нему.

Как личности. Как вороха черных волос, в которые приятно зарыться ночью. Как любви — не безрассудной девчачьей, но осмысленной женской. Не хватает…

Костя вздрогнул, когда где-то за его спиной заскулил планшет — единственная вещь в доме, не обделенная интернетом. Звонила Катерина.

— Привет! Не спишь?

— Сплю, — признался Рязанский. — А тебе через меня чревовещает эта живность.

— Да, вопрос глупый, — с улыбкой согласилась Катя. В комнате за ней было светло: во Флориде по сравнению с ними что-то около трех часов дня. — Манюня, привет!

— Почему шепотом?

— Юрка спит.

— Не рановато? — удивился Костя.

— Рано, конечно. — Лужина зевнула, прикрыв рот ладонью. — Никак перестроиться не можем. Пришел, увидел кровать и фью-у… Боремся, но пока неудачно.

— Придется потерпеть.

— Знаю, не жалуюсь. А ты?..

— Давай не будем загадывать, Катерина.

— Понятно. — Она нахмурилась. — Со школой мы в этом году пролетаем.

— Пролетаем, — легко согласился Рязанский. — Найди Юрке репетитора, пусть поучит язык, лишним оно не будет. И… подумай на досуге, где бы ты хотела жить. Так, в теории.

С нее слетели последние остатки сонливости.

— Костя…

— М?

— Скажи, что я поняла правильно.

— Говорю. Мне нужно время, чтобы прибраться, а потом… Короче, подумай, поузнавай. Это твое партийное задание. И не спеши.

Изображение на экране чуть подергивалось. Катерина молчала.

— Газпром?[5] — уточнила она наконец, кусая губы.

— Минуту назад кто-то втирал очки про школу. Сделай лицо попроще, не пугай живность.

Катя в смятении потерла упомянутое горящее лицо ладонями. Нити интернета, как и любые другие, имеют два конца, и сказать вслух можно очень немногое. Но она была уверена, что ее поймут правильно.

— Тебе, наверное, надоело слышать это от меня…

— Я привык, — заверил Рязанский, который для себя уже все решил. — И, по секрету, периодически мне это даже нравится.