Белый камень в глубине колодца

***

Олег в кровь стер пятки, пока добрался до дома, где жили Кудряшовы. Ему больше некуда податься, только к Паше, но… Соня прямым текстом попросила этого не делать.

«Так вот кого окучивал Втула», — безразлично подумал Дубровин.

Проигнорировать просьбу после всего, что Софья для него сделала, было бы нечестно, да и небезопасно. Судя по обрывкам фраз, косым взглядам, раздраженным выдохам, телефону, который не выпускали из рук, вляпался не один Олег. Проблемами разжился и Кос, и проблемами такими, что впервые подключил к спасению утопающих свою единственную дочурку. Или не впервые? Фактов слишком мало, и все разрозненные. Для стройной или хотя бы правдоподобной версии — слишком жидко. Остается ждать звонка.

Услышав в трубке (десять лет жизни потерял, пока вставил новую симку в новый же телефон!) усталое «алло» матери, Олег долго сидел на остановке, глядя в одну точку, а когда его наконец окликнул кто-то из сердобольных прохожих, встал и побрел куда глаза глядят.

Он заставил себя дважды обойти дом, выглядывая подозрительные машины и враждебно настроенных личностей. Шпиён, блин. Этот, как его… Свой среди чужих, чужой среди своих. Кроссовки были в хлам, к тому же утром неожиданно потеплело, и снег прикрыл лужи в самых непредсказуемых местах. Пару-тройку таких луж Дубровин «поймал», зачерпнув воды и насквозь промочив ноги. А к вечеру снова похолодало.

У Кудряшовых его никто не ждал. Звонок не работал, пришлось стучать. Не открывали. Правильно, десять вечера — свои в это время дома сидят, телевизор смотрят. Только чужие шастают… Олег забарабанил громче.

— Динка, глянь пойди, кому там неймется! — раздался из глубины квартиры, как из прошлой жизни, голос Надин. — В «глазок» глянь!

Он услышал ее шаги, дверь-то тонкая. А на площадке лампочка не горит, темень сплошная. Кого она может увидеть?

— Дин, это я, Олег. Открой, пожалуйста.

Олег? Но Олег же в Германии, вернется только послезавтра…

— Дина, Дин, это, правда, я. — У него голос садился, в голове шумело. — Не бойся.

Она поверила. Кинулась открывать, но, не рассчитав, провернула замок.

— Динка, кто там? — крикнула Надин.

Зашаркали тапки.

— Олег… Я сейчас!

Динка дергала замок одной рукой, а внутри все дрожало от счастья.

Олег вернулся! Ее Олег вернулся. К ней.

— Да отойди ты, бестолочь! — Бабушка взяла дело в свои руки, и дверь поддалась.

Дубровин ввалился в квартиру. Посмотрел на бабушку и внучку блестящими глазами, кивнул сразу обеим и, стиснув зубы, принялся стаскивать кроссовки.

— Ба-атюшки святы!

Надин цепким взглядом окинула всё: и чужую одежду, и стрижку, и босяцкую сумку, красное лицо и лихорадочный блеск в глазах.

— Олег, — робко позвала Динка.

Она не замечала деталей, только человека в целом. Родного человека, которого ждала очень долго. Представляла, как он ее обнимет, и она не вздрогнет… А Олег распутывал шнурки. Он не рад ее видеть?

Надин попятилась, схватила стоявшую у обувной полки клюку.

— Ты кого-то убил?

— Я никого не… — Он содрал с ноги кроссовку. Поморщился.

Носок, еще с утра бывший светлым, перешел на темную мокрую сторону. Ближе к пятке пятке красовалось небольшое темно-бордовое пятнышко от лопнувшей мозоли, а сама ступня заметно отекла и сильно болела.

— Не делал я ничего! Послушайте…

— Динара, кыш! — Палка уперлась Олегу в грудь. — В глаза мне смотри, уголовник! Зачем явился? За собой нас хочешь потянуть?! Не буду я тебя укрывать! Проваливай!

— Бабушка! Что ты такое говоришь?

Пришедшая в себя Динка вклинилась между бабулей и Олегом, неловко оттолкнула клюку. Она не на шутку испугалась, что у нее отнимут Дубровина, и закрывала его своим телом. Окажись у настоящего убийцы под рукой нож, тот давно бы торчал в узкой Динкиной спине.

— Не прогоняй его! Прогонишь — я с ним пойду!

Динка нашла здоровой рукой холодную кисть Олега, пожала пальцы, как бы говоря: я с тобой. Не бойся.

Клюка опустилась. Обреченно, как совсем недавно — пистолет Рязанского.

— Что ж ты делаешь, дура? — горестно охнула Надин.

Потом развернулась и поковыляла на кухню. Динка потянула Олега в комнату.

— Дин, послушай. — Он чуть придержал ее ладонь. — Спасибо тебе большое, но я должен поговорить с твоей бабушкой. Она права, не надо было приходить, просто больше некуда…

Олег оглушительно чихнул. Его начинало конкретно «ломать», голова сосредоточенно куда-то ехала.

Надин, как почуявшая дичь охотничья собака, выглянула из кухни.

— Простыл?

— Не… а-апч! А-апч!

Ему потрогали лоб, заставили высунуть язык. Больно щелкнули по лбу.

— Руки мой и дуй в комнату, — хмуро велела бабушка. — Деньги есть?

— Есть. — Он полез в карманы, достал все деньги, что были с собой. — Забирайте.

— Шутник. — Надин взяла две тысячи, остальное сунула обратно Дубровину. Сняла с вешалки облезлую лисью шубу. — Динара, чайник поставь и супу нагрей. Этого — в носки и под одеяло, пускай тоже греется. Я в аптеку… Еще и ноги натер, окаянный?

Олег не успел возразить, как Надин уже хлопнула дверью. Пришлось хромать в ванную, сдирать и стирать носки.

На кухне гремела посудой Дина и мяукали котята, ошибочно решившие, что кормить будут их.

— Давай помогу, тебе же неудобно.

Она повернула голову, строго посмотрела на его босые ноги и снова отвернулась.

— У меня в комнате есть комод. В комоде, в нижнем ящике, лежат носки. Возьми.

Дубровин подошел ближе и, протянув руку, убрал мешавшие девушке длинные волосы. Та дернула плечом, пытаясь вернуть волосы обратно.

— Ты что, сердишься на меня? — недоуменно спросил Олег.

— Да. Мне стыдно за это, но я на тебя сержусь.

Она помешивала остатки супа в кастрюле. Дубровин боялся, что Динка случайно толкнет эту кастрюлю и обожжется, поэтому молча взял дело в свои руки.

Динка сходила в комнату и принесла ему носки. Добротные, шерстяные. Отцовские, наверное. Ну просто день секонд-хенда!

— Надевай, пол холодный.

Он и сам это чувствовал. Дождавшись, пока закипит суп, выключил конфорку и кое-как натянул носки.

— Я обидел тебя?

Динка уже сама была не рада, что призналась. Меньше всего ей хотелось ссориться с Олегом.

Олег плохо себя чувствует. Нельзя обижать человека, который плохо себя чувствует.

— Пойду, поищу второе одеяло, — пробормотала она.

— Подожди. Иди сюда.

Подошла. И негромко вздохнула, когда он ее обнял.

— Что случилось, Дин? Ты ведь не стала бы злиться просто так.

Какая же она маленькая! Хрупкая. По-детски мягкие волосы, нежная кожа. Маленькая, маленькая. И все-таки женщина, со своими женскими закидонами. Сама придумала, сама обиделась. Очень, блин, вовремя.

На любую другую Олег бы наорал и забыл. Но эта не «любая».

— Пойми, у меня сейчас такая хрень творится — врагу не пожелаешь. Вертят, как хотят, а кому оно надо, зачем… Страшно мне, Дин, — он прижался горячей небритой щекой к ее волосам, — за родителей, за вас. Вычислить могут. Я бы не пришел, если бы другой выход был. К чему это говорю? Не хочу зря ссориться, жизнь тебе портить не хочу. Не усложняй, очень прошу! Раз надо поговорить, давай поговорим, пока у нас время есть. Мне, наверное, уехать придется, пока всё не уляжется…

Адреса в списке Сони плавно подводили Дубровина именно к этому решению.

— Я поеду с тобой.

— В Сибирь? — усмехнулся он, поежившись. — Как жена декабриста?

— Всё равно. Я без тебя не смогу. Я… люблю тебя, Олег.

Просил ведь не усложнять! Куда уж больше, Дина?

— Не любишь, — возразил он, лишь бы что-нибудь сказать, — это только кажется. Любовь — это… это другое, не из романов. Ты себе придумала. Всё не так просто, как ты считаешь. Не заставляй меня объяснять, пожалуйста!

— Не объясняй. Не хочу, чтобы тебе было плохо из-за меня. — Она неуклюже погладила его по спине. — Просто скажи, в чем я ошибаюсь. Разве, когда любят, не хотят всю жизнь провести рядом? В горе и радости. Растить детей и знать, что где-то в мире есть место, где тебя всегда ждут. Что бы ты ни натворил, встанут на твою сторону. Если споткнешься, помогут подняться. Отдадут последнее, что имеют… Ты не хочешь так жить?

— Да хочу я, хочу. Но, пойми, не бывает так, чтобы всё сказочно, шоколадно и хэппи-энд! И вообще у меня сейчас голова другим забита. Не до счастливой семейной жизни. Прости.

Он разжал руки, и Динка отстранилась. Невидяще посмотрела на кастрюлю, разрисованную клубничками. Подошла к ней, приподняла крышку.

— Не остыл, кушай. Я пойду поищу одеяло. Поздно уже.

Будь на месте Динки Лаура, Олег бы решил, что та ломает комедию. Набивает себе цену, вымогает извинения. Но Дина Кудряшова простила ему необдуманные, обидные слова. Вот так взяла и простила, лишь бы самой не обидеть и не задеть. Его благополучие для нее важнее.

— Я не заслужил такой любви. — Дубровин не осознавал, что говорит это вслух. Ощущал только досадную боль в горле. — За что, Дина? Когда? Хоть убей, не понимаю!

Она посмотрела на него и слегка-слегка улыбнулась. Впервые. Улыбнулась!

— Когда я подумала, что ты умер. Ты стоял под окнами больницы, а я читала тебе стихи.

Он целовал ее — в виски, острые скулы, подбородок. Торопливо и совсем неромантично. Терся щекой о щеку, неся околесицу. Рук не распускал, поглаживая то затылок, то лопатки. Это ведь Дина, а он и так уже достаточно накосячил.

Динка подставлялась под торопливые поцелуи и жалела только об одном: что не может обнимать Олега второй рукой.

Вокруг них разгуливали котята и задумчиво нюхали суп.