Белый камень в глубине колодца

***

С Динкой он так и не увиделся: попал в пробку и слушал возмущенные вопли автомобилей с усталыми и голодными хозяевами за рулем. Такой же усталый и голодный, но все же радостный Дубровин не терял надежды, пока короткая стрелка часов не переползла цифру восемь. Радость потухла, и Олег в сердцах внес свою лепту в народное возмущение. В половине девятого его не пустят к Динке даже по самому большому блату.

Когда пробка наконец рассосалась, он свернул на родную улицу. У подъезда заглушил двигатель, достал из подарочного пакета Симочку и, сам того не желая, расправил чуть смявшееся кружево на крошечной блузке. Мишка (ну не цеплялось к ней слово «медведица») серьезно смотрела на Олега черными глазами. Из всей разномастной медвежьей армии Паши Втулы не улыбалась одна только Симочка.

Дубровин рассматривал игрушку, но видел перед собой Динку. Ни разу не сентиментальный, представлял, как улыбнется Динка, и собственный рот расползался до ушей. Может, Паша в порыве вдохновения уронил Симочку во что-нибудь сильнодействующее? С него станется.

Время идет, девять почти. В окнах горит свет — дома Лара, Лаура Давидовна, ждет его с ужином. К ужину очень хочется, к Лауре нет.

«Простить можно все, если человек по-настоящему тебе дорог, — зазвучал, как наяву, мягкий Динкин голос, — но доверять ему, как раньше, уже не получится. Все равно будешь ждать подвоха, подозревать его, сомневаться. Нет, я бы так не смогла».

— Ну на фиг! — Дубровин уставился на медвежонка дикими глазами, сунул игрушку обратно в пакет и убрал на заднее сиденье. — На фиг, — повторил он уже в лифте, — пора с этим заканчивать.

Разговор получился короткий. Ларка попробовала прибегнуть к слезам, давила на жалость; потом, вспомнив о гордости и окаменев лопатками, ушла в спальню «собирать вещи». Выглянула — Олег сидел в той же непримиримой позе со своим фирменным бараньим выражением лица. Открыла рот, но Дубровин ее опередил:

— Семь недель, Лара. Не две и не три — семь. Те четыре недели меня не было в городе. Выводы делай сама, я свои сделал.

Лаура вздрогнула.

— Это ты себя уговариваешь?

— Нет, подтверждаю фактами тезис «Обманывать нехорошо». — Дубровин насупился. — Что бы там ни пели про мужскую солидарность, вашей солидарности она в подметки не годится. Ты этой Лизавете Тимофеевне на лапу дала или так, на жалости выехала? И тест она, значит, с правильными циферками где-то откопала, какая молодец.

Лаура, папина дочка, нашла в себе силы не отвернуться. Скрестила руки на груди.

— Значит, выяснил. Отпираться не буду. Зачем? Ты из нее небось душу вытряхнул, параноик, все бумаги заставил подписать. Что молчишь? Бедненький, обидели его! А на мои чувства тебе наплевать?

— А они есть вообще, чувства эти?

— Я люблю тебя! И не хочу, чтобы из-за дурацкой ошибки…

— Ошибки, — с горечью повторил Олег, — теперь это так называется. Отлично!

Ему отчего-то захотелось объяснить, донести до нее.

— Ладно, изменила, бывает, не убивать же тебя. Но предохраняться не судьба было? Или ты того, специально решила залететь? А что, вполне себе вариант. Полгода за просто так спим, мало ли…

— Ничего я не решала. Соврала ему, что на таблетках, — созналась Лаура. — Думала, залечу — проблем не будет, все равно я с тобой. Не залечу — значит, не судьба. Залетела, обрадовалась. Давно пора, не девочка. Жаль, докторша болтливая попалась, но откуда мне было знать, что ты копать начнешь?

— Почему ты не сказала, что хочешь ребенка? — Олегу вдруг стало важно это понять.

— А то я тебя не знаю, — пожала плечами Лара. — Набычился бы, встал в позу, не проймешь. Таких перед фактом надо ставить, иначе не созреете. Посмотри на себя! Тридцать лет, а мозги набекрень. Только и думаешь, где пожрать и потрахаться. Нет, еще ляпнуть что-нибудь пафосное, сразить интеллектом, — тараторила она, захлебываясь словами, будто полжизни мечтала высказаться. — Ты потребитель, Дубровин. Животное! Бревно дубовое. С тобой невозможно общаться — сплошной эгоцентризм! Весь мир обязан в твои паруса дуть. Кому ты нужен, кроме меня? Я-то привыкла. Любая нормальная женщина хочет иметь свой угол, мужа и ребенка. Скажешь, новость?

Рассмеяться было непросто, но Олег рассмеялся. В лицо. Устало, зло, почти нефальшиво. Лаура даже не побелела — пожелтела от досады, как лимон. Неужели всерьез рассчитывала пробить его?

— Я, конечно, не эксперт в любви, Лар, но в отношении меня у тебя явно что-то другое.