Белый камень в глубине колодца

***

Дубровин ехал вызволять отца, слушал радио и вспоминал-вспоминал-вспоминал. Его не оставляла уверенность, что жизнь летит под откос. Что он свернул не туда и теперь прет по бездорожью, чтобы в конце концов упереться в болото. Где он ошибся? Что делает не так? И если надо что-то менять, то что именно? Рубикон уже пройден… Или нет?

Вещи перевезли быстро, за два вечера. Лаура не из тех, кто забывает у кавалера крема и нижнее белье в надежде вернуться. Хоть в этом она была честна: попробовала, не получилось — переживем как-нибудь. Порвали значит порвали. Бревно значит бревно.

Самая первая «после Ларки» яичница показалась необыкновенно вкусной. Яичница со вкусом свободы. Глупо, конечно. Глупо, но вкусно. Недоумение и обида придут потом.

Уже потом, под лирический настрой, он будет гадать, в чем провинился. Они ведь ничего друг другу не обещали. Кто виноват, что Ларка невесть чего себе напридумала? Точно не он, Дубровин. Он реалист, когда не ударяется в рефлексию.

Будет скучать, глядя в слепые окна и возвращаясь в пустую квартиру. Не по Лауре конкретно — по теплу и уюту. Нехотя признает, что рациональное зерно в Ларкином ядовитом монологе все-таки имелось: ему нужна не женщина — ему нужны тепло и уют, и не суть важно, с каким лицом этот уют будет, лишь бы уютный.

Но все это будет потом.

Паша в честь знаменательного события простил Олегу тысячу и посоветовал не заморачиваться. Все бабы — змеи, что с них взять? Неделю с бабушкой, правда, простить отказался, но даже компания сварливой Агнессы Юрьевны, которая, по словам Втулкина, «всех нас переживет и на мою могилу плюнет», Олегу на тот момент не претила.

Одно огорчало — отсутствие звонка от Жанетты Сергеевны. Либо медсестра о нем забыла, либо гарпии блюли Динкин покой денно и нощно. Олег собирался отдать подарок лично, однако лишний раз провоцировать Ляну или видеть снисходительно-понимающую усмешку старой Надежды-Надин не хотелось.

Дубровин ждал день, два. На третий не выдержал и поехал на свой страх и риск.

Жанетта Сергеевна неодобрительно качнула головой в белом чепчике. Давешние практикантки, наоборот, захихикали. Олегу было не до них — он спешил к знакомой палате с давно забытым чувством предвкушения. Как в детстве перед днем рожденья или Новым годом. Оказалось, что дарить подарки не менее приятно.

Дубровин протянул руку постучать, когда дверь открылась. На пороге стояла пасмурная Ляна-Иляна. При виде Олега эта пасмурность переросла в солидные грозовые тучи.

— Что приперся? — хмуро спросила Ляна, закрывая дверь. Уперла худую руку в дверной косяк, как шлагбаум. — Чего надо?

— И вам доброе утро, Иляна Романовна. Я к…

— Нет, Дубровин, ты не «к» — ты «от». С первого раза не дошло? Могу повторить. Пшел вон отсюда, сволочь!

«Она девочка, — напомнил себе Олег, — девочек трогать нельзя».

— Я просто хочу ее увидеть. Разрешите пройти, — с подчеркнутой вежливостью сказал он.

— Не разрешаю. — Правая Лянина щека напряглась. — Телефон запиши, пока я добрая, после двадцати двух ноль-ноль позвонишь. Пнешь бабу Надю насчет компенсации, а то задрала уже думать. И ты задрал сюда ходить.

— Я просто хочу увидеть Дину, что в этом такого?

— Она не хочет тебя видеть. Конец фильма. Беги, Форрест, а то у меня руки чешутся сделать тебе повторную ринопластику.

Олег не успел придумать ответ.

— Я вам повторю! — крикнула Жанетта Сергеевна. Подойти и разобраться ей мешали метры марли для салфеток, которые Жанетта сворачивала. — Я вам сейчас та-ак повторю… Сдурели мужики совсем! А ну, разошлись!

Ляна тихонько прыснула.

— Жанетта Сергеевна, хватит орать! Не в сортире сидишь, — возмутился кто-то из санитарок. — Заткнитесь все! Не хирургия, а двор проходной…

— Дубровин, метнись отсюда, а? — вздохнула Ляна. — Бесишь меня сильно.

— Взаимно, — не остался в долгу Олег.

— Прибить тебя мало! У Динки и так головные боли усилились…

— Что с ней?

— Сотрясение мозга, — ехидно сказала Ляна. — Странно, что ты не заметил.

Олег мысленно досчитал до пяти.

— Боли. Усилились. Почему?

— Сгинь!

— На вопрос ответь!

Ляна оскалилась.

— А я что, врач? Ей волноваться нельзя, а ты ее волнуешь. Она тебя боится и ненавидит.

— Ненавидит? — переспросил Олег, и в груди стало холодно и пусто.

— Просила, если ты снова придешь, не пускать ни в коем случае, — подтвердила Ляна, — а лучше послать, чем я и занимаюсь. Видеть, говорит, не могу эту рожу. Оставь сестру в покое. Ей лучше, когда ее не дергают… Эй, а «до свиданья» сказать?

Дубровин подошел к посту. Оглянулся на Жанетту.

— У вас тут бумажки лежат нарезанные. Можно одну? И ручку.

Жанетта кивнула. Как ему показалось, ободряюще.

Олег черкнул что-то на листочке, свернул записку и сунул в пакет, разрисованный по-новогоднему. Пакет отдал Ляне, и та с удивлением взяла. Сказал: «Передай Дине, пусть не волнуется», и ушел.