Белый камень в глубине колодца

***

Дверной замок открылся с резким щелчком, прозвучавшим в полной тишине неожиданно громко. Татьяна перешагнула порог собственной квартиры и замерла на мгновение, потом заставила себя обернуться и запереть дверь.

Володя еще не ложился: на кухне горел свет и чирикали канарейки. Муж не любил оставаться один, а сидеть в кабинете ему претило, поэтому он перенес декоративную клетку с канарейками из спальни в просторную кухню, даже обустроив для нее отдельный уголок. Стараниями Володи Карл и Клара стали полуночными птицами — вроде и не совсем «совы», но уже не «жаворонки».

Давая знать о своем присутствии, Татьяна звучно положила ключи на тумбочку, разулась и прошла в спальню. У них не принято кричать приветствие — достаточно стукнуть чем-нибудь погромче, и тебя услышат.

Когда-то в квартире Дубровиных было на что посмотреть: мебель ручной работы, не выходящая из моды; последние по тому времени технические новинки; картины, половина из которых — оригиналы, а вторая половина — копии настолько точные, что сами по себе являли произведения искусства. Хрустальные люстры, моющиеся обои, шторы с тяжелыми кистями и всевозможные дорогостоящие безделушки, от статуэток и вазочек до дуэльных пистолетов на стенах, придававшие огромным светлым комнатам истинно музейный облик. Был период, когда Татьяна буквально вылизывала квартиру до нежилой музейной чистоты — впору натянуть толстые шнурки поперек диванов и кресел, расставить всюду поясняющие таблички, и можно приглашать туристов.

Теперь же львиная доля «экспонатов» была продана, добротную мебель вытеснили менее добротные и дорогие, зато более дешевые и универсальные аналоги. Картины «ушли» все. Те пейзажи, что висели на стенах, Таня приобрела у знакомой за бесценок, практически даром: та переезжала в другой город и не хотела везти с собой три лишних чемодана вещей, единственная функция которых — загораживать дыры на обоях. Танин граммофон, статуэтки, шкатулки, подсвечники, сервизы — когда появилась возможность, она без сожаления от всего этого избавилась. Им очень нужны были деньги, а создать искусственный лоск можно буквально из ничего, было бы желание.

Кое-что, правда, осталось: дубовый стол Алексея Кирилловича, венский сервант, маленькая коллекция фарфоровых фигурок, которые Дубровина по одной, по две привозила из Европы. Оазисы былой музейности. Редкие и драгоценные, на то они и оазисы.

В спальне Татьяна переоделась в домашнее и, прежде чем пойти на кухню, сама не зная зачем, заглянула в комнату, где давно никто не жил. Комната Олега выбивалась из общей гармонии — что тогда, что сейчас. Там вечно царил бардак. Со шкафов, забитых хламом под завязку, постоянно что-то падало. На стенах прилеплены плакаты в совершенно хаотичном порядке, вперемешку с наградами на трехцветных ленточках. В призовых кубках сын хранил горстки всевозможных винтиков-шпунтиков, свечей зажигания и не пойми еще каких штуковин, когда встретил ту ненормальную девицу (Лиса… Лиза? Леся? Уже не вспомнишь), и в свободное время они вместе доводили до ума подержанный мотоцикл. На лоджии по сей день валяются тусклый мотоциклетный шлем, пыльная боксерская груша и перчатки, кое-где протершиеся и даже лопнувшие на швах.

В этой комнате Татьяна застукала Олега с девушкой, той самой Лисой. Сама виновата. Когда твоему сыну шестнадцать, а ты собиралась поехать за город, рассказала об этом всем, но внезапно передумала, лучше лишний раз позвонить домой — больше нервов сохранишь и не попадешь в неловкую ситуацию. Правда, полезный практический вывод Татьяне не пригодился: после того случая Олег домой девушек не водил и с родителями не знакомил.

Лиса Тане не понравилась сразу: наглая, развязная, в вульгарных кожаных штанах, облепляющих стройные ноги, кислотного цвета топе до пупа (оттуда торчала безвкусная «висюлька»), в солдатских ботинках, с кричащим макияжем и совершенно нелепой прической — двумя девчачьими хвостиками. Она без особого стеснения пила пиво в подворотнях, курила и даже покуривала, ругалась, якшалась со всяким сбродом, гоняла на мотоцикле брата по ночным дорогам — большего кошмара для матери представить сложно. При всем при этом семнадцатилетняя Лиса была умна, начитанна и свободно говорила по-английски. Она смеялась над Олегом, называла книжным червем, однако с удовольствием помогала ему с уроками. А сын любил эту девицу, бегал за ней хвостом и порой не ночевал дома, возвращаясь под утро — к счастью, с нормальными зрачками, целыми венами и твердо стоящим на своих двоих.

Таня не знала что делать. Олег первым вызвал ее на откровенный разговор и поклялся, что он «ничего такого». Его «на понт берут» — не соглашается. Лох он, что ли? На мотоцикле Лиса ездит как богиня, а сам Олег за руль не полезет. И еще множество подобных аргументов. И вообще у них все серьезно, они поженятся, а Лиса уже второй месяц ничего не употребляет…

На этой фразе Таня схватилась за голову. Попробовала вразумить — Олег выслушал, набычившись, и «забил» на учебу большой «болт». Ее домашнего мальчика неделю не было дома: ушел и не вернулся. Таня с ума сходила. Подключившийся к делу Алексей Кириллович приволок внука за ухо — нашел в «обезьяннике», с разбитым лицом, но трезвого. Олег подрался с каким-то пьяным придурком, посмевшим вслух присвоить Лисе определенную профессию. Придурок жив и даже ходит. Лиса, которая «ни разу не такая», полезла их разнимать и тоже угодила в «обезьянник». С легкой руки дедушки Леши честная девица прохлаждалась в стенах доблестной милиции еще трое суток, но внук об этом так и не узнал.

Скандал дома вышел жуткий. На Олега орали в две луженые глотки, грозили всем подряд, включая возвращение в «обезьянник» и лишение наследства. Олег сначала пытался спокойно и рассудительно доказать свою правоту, а когда его перестали слушать, только тихо огрызался, глядя в пол и пиная ножку кресла. Таня получила свою порцию криков, попытавшись защитить сына. Она ведь тоже была виновата.

В итоге Олег снова сбежал, но на этот раз быстро вернулся. Ничего не объясняя, вдрызг напился у себя в комнате. Правда, в компании деда и под закуску. Родителей послал обоих, а деда пустил. Оказалось, что у Олега с Лисой на лоджии была очень хитро спрятанная заначка из пяти не абы каких бутылок.

— Пускай проспится, — сказал Тане Алексей Кириллович. — Завтра утром встанет — жизнь будет не мила, зато вся дурь из головы выйдет. Рассол можешь сразу приготовить, понадобится. И норму его запомни, на всякий случай…

У Тани дар речи пропал. Оттолкнув свекра, она бросилась в комнату сына. Олег храпел, отвернувшись к стене; щеки у него были горячие и мокрые, а лоб холодный. Таня приоткрыла окна — проветрить, и набросила на сына покрывало, чтобы не просквозило.

После жесточайшего похмелья Олег преобразился: снова начал учиться, перестал хамить. О Лисе не вспоминал, будто ее и не было. Однако по ночам Таня часто слышала, как он избивает боксерскую грушу, а окурков в Володиной пепельнице на лоджии стало гораздо больше. Муж дома столько не курил; свекор, который уже не питал иллюзий насчет того, сколько ему осталось коптить небо, и вовсе бросил.

Лиса явилась примерно через месяц. Олег как раз сдавал переводные экзамены. Таня даже не сразу узнала ее в той заплаканной девочке без грамма косметики, в скромной бежевой блузке и простых летних брюках. Волосы у Лисы были светло-рыжие, а на курносом носу и щеках под слоем «штукатурки» все это время прятались веснушки.

— Здрасьте, — сказала Лиса знакомым прокуренным голосом. — А Олега можно?

— Олега нет дома, — холодно ответила Татьяна.

— А когда он будет? — не сдавалась Лиса.

— Для вас, милочка, он уехал в тундру.

Лиса густо покраснела, ковырнула пол носком сандалии.

— Тогда передайте ему, что мне очень жаль. Я, правда, не хотела, чтобы так получилось. Только вы обязательно передайте! Он поймет.

— Сомневаюсь. Всего хорошего.

— До сви…

Таня захлопнула дверь прежде, чем Лиса успела закончить фразу.

Олег вернулся довольный: сдал последний экзамен, ненавистную историю, на четыре балла. Татьяна порадовалась за сына, и на следующий день они вдвоем улетели в Анталию. Планировали отдохнуть всей семьей, но Володю не отпустила работа, а Алексей Кириллович терпеть не мог заграничные курорты.

Какая она, жена Олега? Татьяна не спросила. Не удосужилась даже узнать ее имени! Зато пообщалась со сватьей. До сих пор неловко. Она ведь не хотела, чтобы так… Сорвалась.

Сын начал задавать «правильные» вопросы очень «вовремя» — теперь, когда Татьяна не может верить вообще никому. И бежать некуда, остается только ждать и надеяться.

— Знаешь, делать чужую работу бесплатно — это мазохизм, — сказал Володя вместо приветствия. — Я о концертах твоих.

— Если скажу, что мне легче заниматься делом, чем бездельничать здесь с тобой, сильно огорчу? — Она налила себе зеленого чаю, села за стол напротив мужа. Клара, цепляясь за прутья крохотными лапками, вылезла из клетки и порхнула к хозяйке на плечо. — Тебе чего-то не хватает? Найди себе хобби. Или придумай, как мы будем возвращать деньги.

— А как мы будем возвращать сына, тебя, значит, не волнует? Нет, мне даже интересно: какой у тебя был план на этот счет? Тупо сидеть и ждать?

— Да, Володя, тупо сидеть и ждать! — повысила голос Татьяна. — Что нам остается? Не беря в расчет твои наполеоновские планы, что мы реально можем сделать?

— Да уж, все, что ты могла сделать, дорогая, ты уже сделала. Ты и твой ненаглядный…

Она поставила чашку: руки дрожали. Канарейка спорхнула на столешницу.

— Мне тоже есть в чем тебя упрекнуть, но если мы снова начнем ругаться, ничего не изменится. Что сделано, то сделано, ты прав.

«Надо же, в кои-то веки я прав», — подумал Владимир Алексеевич и, прощупав почву насчет женитьбы сына, перевел разговор в более мирное, мало что значащее русло.

На самом деле Дубровин-старший точно знал, как поступит. Он лишь хотел убедиться, что чересчур деятельная в некоторых вопросах супруга не принесла на хвосте новых указаний от «величества». Одна мысль о Рязанском и благодарности, которую он якобы должен к тому испытывать, заставляла Дубровина-старшего сжимать зубы.

Раз уж приходится выбирать под кем ходить, лучше выбрать грамотно и с толком. Когда противоборствующих сторон две, одна из них необязательно темная. Она просто другая.

Владимир Алексеевич, узнав правду (из жены ее пришлось буквально вытряхивать, когда Олег в который раз не вернулся из «командировки»), не без основания считал, что Рязанский их обдурил, а Фармацевт, наоборот, ему, Дубровину, кое-чем обязан. Не веря в высшие силы, ада он не боялся. Прошлого все равно не вернешь, а спасти сына еще можно.

Рязанский не дурак и не меценат, в заведомо невыгодные предприятия вкладывать не будет. Зачем ему беготня с Олегом, если это не дополнительный способ перестраховаться, лишний отвлекающий маневр на случай провала? А старый друг Костя близок сейчас к провалу как никогда, по лезвию ходит. Может, перестраховка ему и не понадобится (как говорит Таня, будем ждать и надеяться), но никаких «может» тут быть не должно.