Белый камень в глубине колодца

***

Дешевый мобильный телефон был у Кудряшовых один на всех и использовался вместо стационарного. Носила его обычно Ляна. Динке звонить было некому, а Надин изредка обзванивала немногочисленных подруг от соседки в обмен на шерстяные носки с узорами, вывязывать которые умела только бабушка.

— Да брось ты уже этого медведя, — сердилась Ляна. — Вцепилась в него, как в родного. Тебе сколько лет, дитятко?

— Восемнадцать лет, три месяца и пять дней, — ответила Динка, поглаживая Симочкину лапку большим пальцем. — Почему я должна ее бросить? Она моя.

— Светка сказала, сколько эта «твоя» может стоить. Он нас подкупить пытается, разве неясно?

— Неясно. Я Симочку продавать не буду.

— И что с того? — не поняла Ляна.

— Какой же тогда подкуп, если денег нет?

Ляна укусила себя за нижнюю губу. Нашел к ребенку ключик, сволочь.

Почему Надин до сих пор тянет кота за причиндалы — Ляна голову сломала, но к разгадке так и не приблизилась. Всю неделю от Дубровина ни слуху ни духу, странно даже. Может, бабка решила через него канал сбыта бездомных котят и гераней организовать?

Наверное, Ляна слишком сильно задумалась, потому что, когда она ушла, мобильный телефон остался лежать на Динкиной тумбочке. Динка заметила это слишком поздно, и просить кого-то догнать Ляну было уже бессмысленно.

Оставшись одна (шумную Свету выписали), Динка открыла было книгу, но нет-нет да скашивала глаза на поцарапанный синий корпус. Если она позвонит Олегу Владимировичу и поблагодарит его за Симочку, это будет очень неудобно? А очень нечестно по отношению к Ляне? Ляна не разрешала ей брать телефон. Но как же спросить разрешения, если телефон здесь, а Ляна — там?

«Это не будет враньем, — уговаривала себя Динка, — я только поблагодарю его, и завтра все объясню Ляне. Отдам ей деньги с зарплаты, ведь звонить, наверное, дорого».

На экранной заставке таращил глаза Паганини. Динка грустно посмотрела на сомика (Надин все равно забывает его кормить, как ни напоминай) и ватным пальцем нажала на зеленую трубочку. Олег в списке Ляниных контактов звался ожидаемо: «Дубровин-сволочь». Динка на всякий случай полистала адресную книжку, не нашла ничего похожего и, глубоко вздохнув, нажала на зеленую трубочку еще раз.

Олег не брал трубку долго, а когда гудки прекратились, Динка ничего не услышала.

— Олег Владимирович, — нерешительно начала она, — добрый вечер. Это Динка… то есть Дина Кудряшова…

В трубке что-то зашелестело, а потом — стон. Громкий крик, похожий на вой. Динка испугалась. Бабушка, когда у нее очень болело сердце, иногда кричала похоже.

— Олег Владимирович, вам плохо?! Олег Владимирович!

Она должна была вскочить с кровати, позвать кого-нибудь, сказать, что там человек умирает, но ноги не слушались. Голова разламывалась на куски. Динка набирала номер снова и снова — абонент не отвечал.

«Он умер», — поняла Динка и беззвучно заплакала, уткнувшись носом в Симочку.

Телефон ожил минут через сорок. Наплакавшаяся Динка уснула и спросонья долго не могла разглядеть, кто ей звонит. Звонил «Дубровин-сволочь». Наверное, его родственники хотят поговорить с Ляной и извиниться, что так и так… В горле зачесалось.

— Алло, — тихо сказала Динка.

— Дина Романовна, добрый вечер, — поздоровался телефон голосом Олега. — Извините, что разбудил…

— Вы живы?!

— Ну да, — недоуменно сказал он. — А не должен?

— Я думала, вы умерли. Вы так ужасно кричали…

Если бы Динка могла видеть лицо Олега, она бы наблюдала редчайшее явление. Такое же редкое, как комета Галлея: Дубровин густо покраснел.

— Извините, больше не буду. Вы мне звонили?

— Да, — обрадовалась Динка. — Хотела сказать спасибо. За подарок.

— Вам понравилось?

— Очень.

— Я рад. Она на вас чем-то похожа.

Динка не знала, что ему ответить, о чем с ним говорить, и начала прощаться.

— Подождите, — испугался Олег. — Дина…

— Да?

— Не кладите трубку! Поговорите со мной, пожалуйста, — взмолился он.

Она заморгала.

— Поговорить? О чем?

— Да о чем угодно. У вас такой голос красивый. Хоть стихи почитайте!

— Стихи? Л-ладно…

Как белый камень в глубине колодца,Лежит во мне одно воспоминанье.Я не могу и не хочу бороться:Оно — веселье и оно — страданье.
Мне кажется, что тот, кто близко взглянетВ мои глаза, его увидит сразу.Печальней и задумчивее станетВнимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что боги превращалиЛюдей в предметы, не убив сознанья,Чтоб вечно жили дивные печали.Ты превращен в моё воспоминанье.

— Красиво. Это ведь Ахматова?

— Да. Любимое бабушкино стихотворение.

— Красиво, — повторил Олег, — но грустно. Я больше веселые стихи люблю.

— А разве такие есть?

— Конечно. У меня друг, Пашей звать, обожает неопубликованные стихи Пушкина. Очень веселые, но я их лучше читать не буду, а то с территории выгонят. Втула их читает, когда от него очередная б… э-э-э… девушка уходит. Читает и плачет.

Дубровин нес какую-то ересь, лишь бы говорить. Мерз под Динкиными окнами и нес чушь, улыбаясь виновато и радостно.

— Странный у вас друг, — заметила Динка.

— Еще какой. Говорит, что Есенин про меня писал:

Отговорила роща золотаяБерёзовым, весёлым языком,И журавли, печально пролетая,Уж не жалеют больше ни о ком…

Динка хотела что-то ответить, когда вызов неожиданно оборвался. Олег раздраженно снял блокировку с экрана, набрал повторно — аппарат вызываемого абонента выключен. Батарейка у нее села, что ли?

«Выгляни, — мысленно попросил Дубровин. — Выгляни, Динка».

Но окно оставалось таким же светлым. Олег выждал минуту, другую, вздохнул, поднял воротник пальто повыше и уже собирался вернуться на стоянку, где бросил свою Красотку, как его будто толкнули в спину чем-то увесистым.

Олег задрал голову. В светлом квадрате окна стояла Динка и махала ему здоровой рукой.