Белый камень в глубине колодца

***

Костя и Таня виделись каждый день: утром он провожал её в консерваторию, днем встречал после занятий, и они шли гулять.

Маршруты получались однотипными, в основном магазинными. В некоторых местах ребят уже узнавали, здоровались, хоть и понимали, что покупатели из них не ахти.

Слониха Венеция (они решили, что это все-таки женщина) скучала на своей полке. Костя пообещал, что обязательно познакомит ее с Таниным Веней. Он и познакомил… спустя почти одиннадцать лет. Эти слоны, одинаково полинявшие от времени, до сих пор сидят в кабинете Татьяны Петровны в Доме Культуры, и она с закрытыми глазами может определить, где Вениамин, а где Венеция.

Случалось и так, что Таню провожали сразу до подъезда, коротко обнимали на прощание и убегали на работу.

Работал Костя с первого курса, иначе было не выжить: в семье, помимо него, было ещё пятеро детей, Костя самый старший. Он и учиться ухитрялся на отлично, получал повышенную стипендию. Каждую лишнюю копейку отправлял домой, часто недоедая сам. Последние два года выдались неурожайными, колхоз нес огромные убытки, и Костин отец едва не лишился работы. Ни о каких посылках из дома теперь не могло быть и речи, но ценам на продукты разве объяснишь?

Обо всем этом Тане, разумеется, не рассказывали — угадывала по обрывкам фраз, озабоченным взглядам, худобе при широких плечах, безукоризненно чистой, но не раз чиненной одежде. С какой теплотой и любовью он говорил о своей семье! И как стыдился собственной бедности…

Таня жарила котлеты, пекла ватрушки и носила их Косте. Однажды по простоте душевной предложила деньги. В тот день они впервые поссорились.

— Сначала сама заработай, а потом суй всем подряд, поняла?

— Но я же помочь хочу, — чуть не плача от огорчения, сказала Таня.

— Мне чужого не надо, — отрезал Костя. Глаза его при этом воинственно сверкнули, губы сжались. Казалось, он вот-вот кинется на Таню с кулаками. — Не смей больше так делать, никогда! И так ущербным себя чувствую, а еще ты масло в огонь льешь.

— П-почему ущербным?

— Спрашиваешь? Я тебя даже в кино сводить не могу…

Она не дала ему закончить: обхватила за шею, прижалась всем телом, зашептала сбивчиво:

— Костя, Костенька, какой же ты у меня глупый! Ну зачем нам кино, сам подумай? Баловство одно, картинки. У меня сердце болит, когда по утрам после своего завода еле ноги передвигаешь, а ты — кино. Ерунды не говори! Твоя фраза, между прочим. — Она спрятала лицо у него на груди, в шуршащей куртке. — Зачем так страдать, Кость? Разве плохо, что я помочь могу? Разве мы чужие люди? — Таня не услышала — почувствовала Костин вздох. Испугалась, что снова ляпнула не то. — Не молчи, скажи что-нибудь!

Он потянул её к лавочке. Вокруг гремели поезда, сновали люди и жил своей суматошной жизнью московский метрополитен.

Зимой они мыкались, как подростки, по магазинам, подъездам и метро. Весной стало легче. Пойти к Тане было нельзя: в квартире семейства Головченко маялась бездельем Регина, а общага М**И… Меньше всего Косте хотелось, чтобы о его Тане судачили все кому не лень.

«Бездомные мы с тобой», — грустно улыбалась Таня.

«У нас будет самый лучший в мире дом, — торжественно пообещал Костя. — У нас с тобой все будет, Тань. Все, что захотим, ты мне только верь».

— Танюшка, прости, прости, родная моя, прости, — беспомощно шептал он. — Не надо было, дурак я. Ты же как лучше хотела, а я взял и наорал. Не буду так больше. Танюш, — его губы нашли маленький нежный завиток у неё на виске, — потерпи еще чуток. До лета, ладно? Мне распределение обещают хорошее, летом поженимся и сразу уедем.

— Кость, а давай сразу после экзаменов заявление подадим? — с энтузиазмом предложила Таня, перебирая его пальцы. Ссора была забыта. — Защитимся и сразу поженимся, в тот же самый день, давай?

Этот разговор произошел меньше, чем через две недели после их в общем-то случайного знакомства. Костя и Таня уже тогда решили, что обязательно поженятся. Не сказав, что любят, не обменявшись даже самыми невинными поцелуями. Сейчас им хватало такой, почти детской близости: рука в руке, голова на плече и родное, любимое тепло.

«Неужели мне это не приснилось? — гадала Таня, уже Татьяна Петровна, много-много лет спустя. — Неужели так бывает, со взрослыми-то людьми? Господи, какой инфантилизм, какая пошлость — в метро, у всех на виду… Что было бы с нами, влюбись я до него? В одноклассника, в певца, в актёра театра — да в кого угодно! Почувствовала бы я к Косте то же самое?»

Он ухитрялся организовывать их прогулки так, что Таня не думала и не жалела ни о кино, ни о подарках, ни о вечерах с шампанским и танцами, исход которых почти всегда определен, а итог исхода часто печален.

Казалось, не осталось ни одного мало-мальски известного уголка Москвы, где они не побывали. Искали своё место, куда можно приходить в любое время, не рискуя быть потревоженными. Зима здорово мешала, делая любое пристанище холодным и неуютным. А поздней весной они открыли для себя Патриаршие. Таня показала Костя скамейку, на которой, если верить Булгакову, когда-то сидели Воланд, Берлиоз и Иван Бездомный. Она знала о родном городе очень много и невольно гордилась собой, замечая, как открывает рот Костя, слушая её рассказы.

Когда отпираться уже не было смысла и Костя, запинаясь от волнения, ковыряя асфальт сбитым носком ботинка, признался Тане, что никакой он не москвич, а обыкновенная лимита, Таня уперла руки в бока и сказала со всей возможной строгостью:

— Я это, если хочешь знать, сразу поняла, но ведь не сбежала, с тобой осталась. Не догадываешься почему? Потому что не квартира в Москве красит человека. Расизм это самый настоящий, по квартире людей судить! Расизм и предрассудки! Родиной надо гордиться, она один раз и на всю жизнь дается. И если ты решишь снова начать этот разговор, я точно сбегу и никогда не вернусь. Ясно?

Костя не нашелся, что ответить, и оторопело кивнул. Таня смягчилась.

— Пошли Новодевичий смотреть, я тебе про тайную царевну расскажу.

Они гуляли и говорили обо всем на свете, пили свою любовь, как газированную воду в жару, и не могли напиться. Будь их воля, не расставались бы, но приходилось возвращаться домой, садиться за фортепиано и… вспоминать, как замирает сердце, когда случайно соприкасаются ладони; как сильные, загрубевшие пальцы пожимают твои, прохладные (опять забыла дома перчатки) и нервные; каково это — греть руки в его глубоких карманах, а когда стоишь спиной, чувствовать, как он легонько целует тебя в затылок…

Таня приходила в себя и слышала недовольный звук белой клавиши, которую нажала и забыла отпустить. Музыка не приносила прежней радости. Все вытеснила собой любовь.

Костя не был сказочным принцем. В их первый поход в кино он, уставший после смены, крепко спал на Танином плече. Исправно ходил на все академические концерты, но часто просыпал Танины выступления. Она уговорила его бросить курить. Костя сжимал зубы, грыз ногти, но не срывался. Ради Тани он бы и не на такое пошёл, хотелось ей соответствовать. Куда сложнее было отучиться от прилипчивого «не» вместо «нет». Оно все равно проскакивало, когда Костя спешил или волновался.

Судьба подарила им несколько безоблачных месяцев. Петра Викентьевича с головой захватило новое исследование, Регина твердила: «Делай, что хочешь, только предохраняйся». Таня возвращалась под утро, раскрасневшаяся, с припухшими от бесчисленных поцелуев губами, набирала воды в стакан и ставила туда крохотный букет. Улыбалась, представляя, как Костя обдирает клумбы. Очень аккуратно обдирает, чтобы не испортить и не попасться. Эти букетики иногда стояли по два-три дня и были Тане дороже, чем самые прекрасные розы.

Посещала она теперь только те занятия, которые ни в коем случае нельзя пропускать. Костя, когда появлялась возможность, договаривался со старостой, и та его «прикрывала». Каждая лишняя минутка вместе сродни чуду, не тратить же драгоценное время на скучный материал, который всегда можно прочитать в учебнике!

— Он сбивает тебя с толку, — утверждала Тата. — Раньше ты не прогуливала. Остановись, пока не поздно!

— Вот ещё, — вступалась за Таню Яна. — У человека любовь, какие могут быть книжки?! Но я хочу знать подробности: как у вас обстоят дела с?..

Тата заткнула уши и зашевелила пальцами. Яна подмигнула Тане и склонила голову набок. Рассказывай, мол. В тех самых, интересующих Макарову подробностях.

— Да мы… М-мы ни о чем таком не…

— Поня-атно. Не хочет или не предлагает? — тоном знатока осведомилась Яна.

— Не знаю, мы об этом не разговаривали. Мы…

— Целовались?

— Целовались, — призналась Таня.

— Одними поцелуями сыт не будешь. Сколько вы знакомы, два месяца? Пора уже что-то решать, как-то определяться. Может, он просто стесняется предложить? — рассуждала Яна. — Боится, что неправильно поймешь? Вы же оба у нас особо тонкой душевной организации (Тата хмыкнула, не прекращая шевелить пальцами). Есть проверенный способ узнать. Ты, когда снова вздумаете целоваться, сделай вот что…

Тата, устав притворяться глухой, швырнула в Яну подушкой.

— Без тебя разберутся! Тань, не слушай её. Костя — нормальный парень, не то что некоторые… Кстати, Янка, как обстоят дела с Володей?

Яна замурлыкала. Будь у неё хвост, тот бы довольно покачивался, загнув пушистый кончик.

— Это был примитивный отвлекающий маневр, но-о…

Таня благодарно улыбнулась Тате, но подруга лишь неодобрительно покачала головой.