Белый камень в глубине колодца

***

На следующее утро Таня еле дождалась, пока Регина в десятый раз проверит, взяла ли она с собой косметику, и незаметно вытащит из чемодана отцовские папиросы. Петр Викентьевич поцеловал дочь в макушку, наказал быть умницей и обещал привезти из Кисловодска какой-нибудь подарок. Мысленно он уже был в самолете и едва не оставил дома второй чемодан.

Родственники уехали только в одиннадцать, а они с Костей договорились на четыре! Поставив тесто на пироги, Таня забегала по квартире: достала праздничную скатерть, из холодильника — банку маслин, малосольные огурцы, шпроты и, немного оробев, бутылку красного вина. В винах она не разбиралась, однако Регина заверяла, что вино хорошее, и нередко пила его с соседками, а в буфете оставалось еще пять таких бутылок. Попутно Таня вытирала пыль и окна, елозила тряпкой по паркету «елочке» и переселяла в спальню разбросанные отцом в порыве вдохновения носки и книги. В квартире профессора Головченко всегда был образцовый порядок (Регина убирать ненавидела, а спихивать огромную квартиру на Танины плечи было неразумно, поэтому к ним периодически приходила домработница), но сегодня Тане мало было этого чужого порядка, и она наводила свой.

Без четверти четыре Таня в махровом халате спешно досушивала волосы Регининым феном. На кухне благоухали пироги, на белоснежной скатерти в старинном бронзовом подсвечнике ждали своего часа свечи. Она долго не решалась достать этот подсвечник, боясь, не подумает ли Костя чего-то не того, но в итоге достала.

В четыре Костя не пришел. Не пришел он и в половину пятого, и без четверти, и ровно в пять. В четверть шестого Таня не выдержала, оделась и решила поехать в общежитие М**И. Ясно же: что-то случилось. Костя никогда не опаздывает.

Они столкнулись у метро: запыхавшаяся Таня собиралась вбежать, а Костя, наоборот, выскакивал, бережно прижимая к себе завернутые в бумагу ирисы.

— Ты как… Ох! — Она прижала ладони ко рту, с жалостью глядя на наливающийся синевой фингал. Нижняя Костина губа заметно распухла, он время от времени трогал ее краешек пальцем и морщился. — Кто это тебя так?!

— А, ерунда, до свадьбы заживет. У него все еще хуже. Меньше рот будет открывать.

— У кого это — у него?

Но Костя, будто не обратив внимания, протянул Тане цветы.

— Спасибо. Красивые такие! Но…

— Танюш, это мое дело. Не бери в голову. Подумаешь, подрался. Жаль только, что именно сегодня. Как специально время выбрал, гад… Я не сильно опоздал, пироги живы?

— Живы, живы, — рассмеялась Таня. — Идем скорее. Кажется, дождь начинается.

Срывающийся по капле, по две дождь пролился ливнем, и в подъезд они вбегали, промокнув до нитки. Чинно прошли мимо вахтерши, Костя поздоровался, и сварливая тетка не стала задавать вопросы. Костя уже тогда умел произвести правильное впечатление на незнакомых людей, а синяка под глазом и разбитой губы вахтерша не разглядела.

— …А вы хорошо устроились. Просторно. Целый дворец!

— Скажешь тоже. Знаешь, как тут страшно по ночам? Особенно, когда домой прихожу, отца нет, а Регина опять к соседям ушла.

— Бедная моя… Ишь ты, такая махина, а тепло. — Костя поежился. — Вроде бы.

— Проходи в комнату, раздевайся, я тебе сейчас что-нибудь сухое принесу.

Она включила свет в гостиной, и Костя увидел сервированный стол. Присвистнул.

— Свечи, вино… мама моя, маслины из самой Испании! Ну, точно дворец!

Таня сникла.

— Тебе не нравится?

— Что ты, очень нравится! Неожиданно просто. Я думал, будут пироги.

— Пироги ждут на кухне. — Она закусила губы, пряча улыбку. — Раздевайся, будем сушиться и обрабатывать раны.

В своей комнате Тане быстро скинула мокрую одежду, набросила первое, что попалось под руку — тот самый халат, — стянула волосы на затылке и прошла в родительскую спальню. В отцовском халате Костя утонет, но его хотя бы можно подвязать, как удобно. Штаны и рубашки отпали сразу: Косте с его комплекцией скорее впору будут Регинины вещи. Представив себе Костю, щеголяющего в любимом розовом халатике мачехи и ее же тапочках с помпонами, Таня хихикнула и побежала в гостиную.

Костя стоял над столом и рассматривал подсвечник. Одежды на нем меньше не стало, разве что джинсовку — Танин подарок ко дню рождения — на вешалку повесил. Капли с мокрых волос падали на ковер.

— Ты что, заболеть хочешь? — возмутилась Таня.

— Да не, я… тут такое дело… В общем, я весь мокрый. До трусов, наверное, — смущенно сказал Костя, не глядя на Таню.

— Вот халат. Я выйду, а ты переоденься, — скомандовала она нарочито бодрым голосом. — Потом марш на кухню, лечить тебя буду. Мокрое в кладовке развесим, там тепло и веревки есть.

Спустя полчаса они оба — в халатах и толстых махровых носках, с высушенными волосами (Костя отбивался от рычащего фена, как мог, но Таня была настойчива), сидели на диване в гостиной, прижавшись друг к дружке, и пили чай с пирогами. К красиво сервированному столу с подсвечником так и не притронулись, но свечи все равно зажгли. Три желтых огонька робко поблескивали в полутьме: два больших и один поменьше.

— Ты молодец. Пироги отменные. Да и вообще, все здорово.

— Спасибо. Расскажешь, за что тебя побили?

Костя помрачнел, потрогал раненую губу.

— Ну, били, допустим, не меня, а я. А за что… поверь, было за что. У нас за такое сразу в колодец окунают, без суда и следствия. Тань?

— Что? — Она вздрогнула, представив процедуру окунания в колодец.

— Я хочу познакомиться с твоим отцом. Когда это можно будет сделать?

Таня даже растерялась.

— Через две недели, как они приедут, наверное, можно будет. Ты собираешься?..

— Официально просить твоей руки, а то не по-человечески как-то: мои родители про тебя знают, а твои про меня — нет… Нет же?

Она покачала головой. Костя вздохнул и выпалил:

— Они нас в гости зовут на девятое мая. Поедешь?

Таня, как зачарованная, кивнула, и он благодарно поцеловал ее в висок.

— Спасибо. Мама давно хочет тебя увидеть. И Алька с Наташкой, и тетя Тоня. Просил же не говорить раньше времени, так нет.

— А папа?

— Батя молчит, но вроде тоже не против. Он меня с десятого класса мечтает женить, а я и не собирался особо, пока тебя не встретил. Ты ведь не передумала?

— Еще чего! Ты — мой, забыл?

— Забудешь тут… Ой! Ты чего кусаешься?

Она и вправду куснула его за щеку, притворившись, что собирается поцеловать. Из чистого озорства, но Костя воинственно зарычал и потянулся к беззащитному горлу.

— Молилась ли ты на ночь, Даздраперма?

Таня засмеялась: Отелло из Кости получился так себе. Душители невинных дев и сами девы обычно не хохочут в процессе удушения.

— Почему… Даздраперма?..

— Потому что Дездемона свое отмолила.

— Ясно, ревнивый мавр Оюшминальде.

— Я очень ревнивый мавр, — подтвердил Костя.

И Тане стало не до смеха, потому что «Даздраперму» вознамерились зацеловать до смерти.

В какой-то момент игра перестала быть игрой, и Костя уткнулся лицом ей в шею. Дыхание у него было тяжелым и частым. Оба вспотели от этой возни (квартира действительно была очень теплой, несмотря на габариты); Таня слышала, как совсем рядом стучит Костино сердце. Собственное сердце больно билось о грудную клетку, отдаваясь где-то в горле. Навязчивая мысль, что их разделяют только халаты и ничего больше, пугала и заставляла сладко замирать одновременно.

Морально Таня была готова к возможному продолжению. В конце концов, ей уже двадцать один год и есть вещи, бегать от которых взрослым людям просто глупо. Если не Костя, то кто тогда? Они любят друг друга и собираются пожениться, меньше чем через две недели он познакомит ее с родителями. Что еще надо?

— Танюшка, родная, нам необязательно сейчас это делать. — Она слышала, как трудно ему говорить. Сама наверняка ни слова не смогла бы произнести — настолько внутри все перемешалось. — Ты не думай, я тебя заставлять не буду… давить не буду, если не готова, и вообще… если не хочешь…

— Хочу. Очень.

Целых два слова. Ради нее он сказал гораздо больше.

И все-таки Тане было страшно. Она боялась не столько боли, сколько разочаровать, не понравиться. Мужу позволено все, вдруг Костя попросит ее сделать то, к чему она окажется не готова? Яна столько всего рассказывала, утверждая, что между мужчиной и женщиной это абсолютно естественно…

— Ты меня любишь? — тихо спросила Таня.

Прежде она не спрашивала об этом вот так, в лоб, а теперь вдруг стало важно услышать.

— Ужасно… очень люблю, — поправился Костя.

Это порывистое, искреннее «ужасно» заставило улыбнуться и обхватить рукой его затылок. Таня старалась целовать так, чтобы не тревожить лишний раз разбитую губу, но Костя простонал: «Наплюй, не больно». Он не вспоминал, и она не вспоминала. Не до того им было, совсем не до того. И Костя не меньше Тани боялся оплошать и не понравиться.

Он чудом не оборвал половину пуговиц с ее халата, зато отцовский халат с запахом соскользнул удивительно легко. Когда он прижался к ней всем телом, нагим и горячим, она всхлипнула и чуть не потеряла сознание — так чудесно было: чувствовать его кожей. Лучше, чем что-либо, испытанное раньше. И неловкость исчезла, словно его тело — это часть ее, а себя не стесняются. Только губы пересыхают и сердце стучит все сильнее и требовательнее.

Костя вдруг подхватил ее под бедра, заставив обнять его ногами за талию. Поддерживая спину горячей ладонью, усадил к себе на колени. Коротко поцеловал, провел кончиками пальцев по груди — еще не лаская, но обещая. Сильная рука заметно подрагивала.

— Тань, пойдем в спальню. Тут неудобно, и мне надо… кое-что…

Она молча прижалась лбом к его лбу и попыталась слезть с колен — не дал. Отнес в родительскую спальню, бережно опустил на покрывало. Шепнул: «Щас вернусь», зажег тусклый светильник рядом с кроватью и, не удержавшись, поцеловал нежную кожу над пупком. Таня задрожала.

— Какая ты красивая…

— Ты тоже.

Она закрыла глаза и услышала его негромкий смех и едва уловимое шуршание где-то в прихожей, слабый звук застегиваемой на сумке молнии, а в гостиной одна за другой погасли три пылающих свечи.