Змеиное гнездо

Свет

Брэндон отводит его в сторону, быстро натаскивает.

– Смотри ей прямо в глаза. Не отворачивайся, не юли. Руки держи спокойно. Говори медленно и твердо. Не заговаривайся. Мы хотим быть голосом разума. А бесятся пусть протестующие.

– Я не понимаю, почему здесь протестующие. Откуда они узнали?

– Я позвонил, – фыркает от смеха Брэндон. – Анонимно, естественно. В городе есть группа антихейта. Они выложили этот свой нелепый призыв к действию. Но явка, кстати, неплохая. Уже человек двадцать-тридцать, и все еще едут. Подумал, картинка будет хорошая. Пусть лютуют с табличками и всей фигней. Новости ничего не любят больше, чем протест кучки снежинок[72]. Тем больше времени в эфире для нас. Если по-настоящему повезет, завтра вечером, когда мы проведем демонстрацию в пешеходном квартале, начнут приезжать протестующие из Нью-Йорка.

Джессап не может понять, не отвалилась ли у него челюсть. Пытается себе напомнить, что Брэндон старше всего на три года. Но он уже как будто все понял, так в себе уверен. Джессапа подмывает что-то сказать, объяснить, что на это он не подписывался, что он хочет только забрать назад тот один-единственный момент, скольжение машины, звук тела Корсона, тела Корсона, тела Корсона, но этот момент, как и тот, ускользает, и Джессап сам не знает, как это произошло, но он уже в церкви, сидит на скамье рядом с репортером.

Репортер – женщина из «Эм-эс-эн-би-си», смутно знакомая. Интересно, не она ли приезжала, когда арестовали Рикки и Дэвида Джона. Он повернут к ней. Они должны сидеть, как при обычной беседе. Естественной беседе, думает Джессап, просто болтовня с репортером в церкви, будто он только этим и занимается. Оператор поставил свет и что-то вроде белого зонтика, и они начинают.

Джессапу кажется, что он почти ничего не говорит: пара «Да, мэм» и «Нет, мэм», объясняет, что ничего не сказал Корсону на вечеринке, соглашается, что на видео агрессором кажется Корсон, нет, он не знает, в чем дело с аварией Корсона, но да, казалось, Корсон много пил, и нет, он не знает, почему копы пришли с ордером на обыск, и да, раз уж вы об этом заговорили, мэм, и правда кажется, что копы устроили охоту на ведьм, нет, церковь не проповедует насилие, Иисус Христос – это любовь, нет, сам он не участвует в ополчении церкви и не может об этом что-то сказать, да, мэм, мой брат в тюрьме, и отчим тоже сидел, но это была самозащита, а не как вы выставляете, и нет, мэм, я не пропагандирую ненависть, да, мэм, я горжусь тем, что я белый, но это не значит…

Оператор заканчивает съемку, выключает свет, и они с репортером уходят, не сказав ни слова. Джессап в шоке. Он понимает, что должен был чувствовать олень в поле, когда его без предупреждения пробила пуля. Все происходит так быстро. Он не успевает обдумать: налетает Брэндон, хватает за руку с довольным видом.

– У тебя дар, – говорит Брэндон. – Если бы я не знал (и если бы не был таким красавцем), уже переживал бы, что ты займешь мое место.

Девять тридцать. Скоро начнется служба, и люди съезжаются на парковку, неторопливо заходят в церковь. Брэндон видит выражение лица Джессапа, решает смилостивиться.

– Спокойно. Может, подождешь пока в доме? Можешь вернуться перед началом службы, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. День будет занятой.

Пока Джессап идет по гравию, слышит, как скандирует толпа. Останавливается.

Брэндон тоже останавливается.

– Протестующие, – говорит он. – Кучка либерастов, студентов и хиппарей из Кортаки. Но ты еще увидишь. Их будет еще больше. Как только это попадет в телик, протест разрастется. Воины социальной справедливости понаедут из Нью-Йорка, и попомни мои слова: рано или поздно за микрофон возьмется как минимум один негритянский проповедник. И новостники все это обожают, и для яйцеголовых и радикальных либералов это как валерьянка. Воинов социальной справедливости хлебом не корми, дай покрасоваться перед камерами.

Брэндон два раза хлопает его по спине, как какого-то приятеля, потом мягко подталкивает, направляя к дому перед тем, как самому отойти к репортеру и оператору у спутникового фургона «Си-эн-эн».