Змеиное гнездо

Один, два

– Но ты же меня знаешь, – говорит Уайатт. – Я не промахиваюсь. Попал куда хотел, высоко, в мясистую часть. Правое плечо. Надо было представить все так, будто просто промазал по тебе. Он единственный, кто знает, что должно было случиться, и мне надо его убедить, что я старался, но нам не повезло. Ему придется отлежаться, но все будет хорошо.

– Из чего стрелял?

– Как ты сказал: а что, если бы я промахнулся? Лучшая моя винтовка для дальнего боя – «Ремингтон». Мне с ней удобно.

«Ремингтон» значит, что Уайатт стрелял пулями калибра тридцать – ноль шесть.

– Мог бы взять двадцать второй калибр, – говорит Джессап. – Наделал бы меньше вреда.

– Не. Не та пуля для такого расстояния. Я бы волновался. Плюс Брэндон Роджерс, может, и мажор, но не идиот. Ему скажут, что его подстрелили двадцать вторым, и он поймет, что это не промах, а я так специально сделал. Никто не пытается завалить насмерть двадцать вторым калибром с двухсот ярдов. Я бы еще взял двадцать второй на пятьдесят, но не на двести двадцать, и черт, ему я вообще скажу, что были все четыреста. Господи, Джессап, как ты вообще хоть одного оленя убил? И ты что, меня подловить пытаешься? Сперва злишься, что я подстрелил Брэндона, теперь придираешься, что я подстрелил его не из той винтовки?

– Но пострадал не только Брэндон, да? Как насчет остальных? Один протестующий убит, пару ранили. Тоже ты?

– Нет, – Уайатт качает головой. Вид у него несчастный, испуганный. В этот момент он выглядит на свой возраст – семнадцать, как и Джессапу. Но это уже почти тот возраст, когда идут на войну, думает Джессап. Семнадцать, на носу восемнадцать, Джессап родился в январе, Уайатт – в марте, скоро можно пойти в армию добровольно (или в другие времена быть призванным) и отправиться за океан, стрелять и убивать на службе родины. – Протестующие – это не я. Я стрелял три раза. Первый раз в Брэндона, причем идеально, потому что он потащил тебя за собой. Второй раз в окно, – он протягивает руку, но не касается шеи Джессапа. Роняет руку. – Прости за это. Просто хотел все правильно обставить. Решил, с разбитым окном покажется, что стрелок старался.

Джессап не хочет спрашивать. Должен спросить. Уайатт уставился на него, ждет вопроса.

– Это два выстрела, – говорит Джессап.

– Считать не разучился.

– Но ты сказал, что стрелял три раза. Я помню три.

Уайатт не моргает.

– Ага.

Джессап вспоминает человека с разорванным лицом, лежащего у ворот, с AR-15 на земле, бронежилет никак не остановил пулю в голову. Не может заставить себя спросить открыто, энергии хватает только на одно слово:

– Зачем?

– Приказы, чувак. Приказы. Все должно было выглядеть натурально, – говорит Уайатт. – Брэндон хотел, чтобы все подумали, будто радикальные левые развязывают войну. Настоящую войну. Он сказал, что должны быть случайные жертвы и что я должен убить кого-нибудь вместе с тобой. Чтобы разжечь пожар, сперва нужна искра. Мы пожертвуем двоих, а взамен получим тысячи. Я бы мог промахнуться на несколько дюймов мимо тебя, но дважды этот трюк не повторить. Иначе Брэндон смекнул бы. Поверь, я сделал это, только чтобы защитить тебя.