Змеиное гнездо

Воскресный ужин

Около пяти к нему в комнату приходит Джюэл. В наушниках, ничего не говорит. Просто на какое-то время сворачивается в изножии кровати. Закрывает глаза, но Джессап не думает, что она спит. Снова пытается читать «Венецианского купца», но не может сосредоточиться.

Около шести в дверь стучит мама и зовет на ужин.

Телевизор оставляют включенным, чтобы не пришлось разговаривать. Аризонские «Кардиналы» против «Форти-Найнерс» Сан-Франциско. Джессап вспоминает тренера Диггинса в форме «Форти-Найнерс». Курица кажется рыхлой, зеленые бобы – вязкими. Он не ест, а скорее заглатывает еду. Они заканчивают, когда открывается дверь и входит Эрл. Снежинки на куртке и волосах, будто перхоть, уже оттаивают – в трейлере поддерживает тепло дровяная печь. Эрл кажется усталым. Джессапу хочется ему врезать.

– Мне ничего не оставили? – спрашивает он. Мама покорно вскакивает на ноги и накладывает тарелку.

Джессап отпрашивается (говорит, домашка), возвращается к себе. Через двадцать минут слышит снаружи трейлера бормотание. Выглядывает в окно и может различить в тенях Эрла и Дэвида Джона.

Все еще идет снег – легкий, парящий, непрерывный, но несильно, на земле всего дюйм-другой: достаточно, чтобы придать ощущение свежести, но недостаточно, чтобы стать помехой. Дороги останутся чистыми, Кортака вовсю рассылает снегоуборщики, они рассыпают соль ровными слоями, проблескивает асфальт, температура всего на пару градусов ниже замерзания. Отчим и Эрл стоят рядом с пикапом Эрла, вокруг них мерцает свет с крыльца – достаточно, чтобы Джессап видел, что они стоят порознь. Эрл энергичен, чуть ли не подскакивает, левая рука в кармане куртки, жестикулирует правой.

Дэвид Джон стоит спокойно. Статуя. Джессап может представить, как отчим простоит вот так всю ночь, всю жизнь Джессапа. Снег накапливается на плечах, сползает по спине, рукам, сменяются солнце и луна, лед и дождь, расцветают и ветвятся деревья, лето пропекает землю, кружат в воздухе листья, снова снег, бесконечный цикл сезонов и лет, Дэвид Джон недвижим, константа. В каком-то смысле так и было всю жизнь Джессапа: сколько он помнит (те пять лет до встречи мамы с Дэвидом Джоном – просто пробел, там ничего), Дэвид Джон стоял надежно. Даже в четыре года отсутствия он все равно оставался константой. Мать убиралась в домах и потом работала в «Таргете», Джессап готовил ужин, проверял домашнюю работу Джюэл, стирал, убирался у них дома, колол дрова, делал все, чего не могла мать, а Джюэл, сидя за столом, писала письма, спрашивала, когда он вернется домой, с их жизнью сплелось его присутствие – и отсутствие: дисциплина, правила, и да, надежда, надежда, и любовь, и семья, тяжелый труд, который вознесет нас на небо, верьте в Бога, делайте что требуется, и все будет хорошо, мы держимся вместе, семья прежде всего.

Вот только Дэвид Джон не стоит спокойно.

Эрл подчеркивает то, что говорит, качая пальцем – и (так быстро, что Джессапу сперва кажется: померещилось) Дэвид Джон бьет.

Быстрый хук, по-змеиному жалящий, правый кулак Дэвида Джона – в лицо Эрла. Эрл отшатывается и падает, перекатывается на спину, лежит, держась за лицо.

Дэвид Джон шагает вперед, стоит над братом, и Джессапу из спальни (из-за того, как отбрасывает тени лампа на крыльце и кружит, словно зачарованный, снег) кажется, что Дэвид Джон высится, несмотря на его рост (ниже Джессапа, ниже Эрла), и превращается в какую-то природную стихию, неистовую и яростную, и Джессап уверен: будь он на земле, в положении Эрла, то не посмел бы встать.

И все же, когда Дэвид Джон договаривает, Эрл кивает, и тогда Дэвид Джон протягивает руку, помогает брату подняться. Потом они обнимаются, стоят несколько секунд, а когда Эрл садится в пикап, Дэвид Джон захлопывает за ним дверь, с какой-то мягкостью прощается.