Змеиное гнездо

Они

Они. Джессап знает, что Дэвид Джон говорит не только о копах. Он говорит обо всех. Либеральная элита, высоколобые академики и журналисты с фейковыми новостями, которые рассказывают о Благословенной церкви Белой Америки так, будто это какой-то любопытный случай особенно неудачного кровосмешения, черные проповедники играют на публику и называют то, что случилось в переулке, преступлением на почве ненависти, ни разу не вспоминая, что Рикки не лез в чужие дела, делал все как надо, приехал на работу поздно ночью чинить сантехнику, просто переодевался, когда на него напали два парня. Они. Мэр, который объяснял любому подвернувшемуся репортеру, что Рикки и Дэвид Джон не характеризуют Кортаку, что Кортака – хороший город с хорошими людьми, что это должно считаться преступлением на почве ненависти, что Благословенная церковь Белой Америки – шапито, а все, кто там молятся, – клоуны.

Но Дэвид Джон говорит и не только об этом. Он говорит о каждом политике, призывающем добрых американцев идти своим путем к успеху, даже не спрашивая, есть ли у них хотя бы ботинки, чтобы идти; о каждом учителе Джессапа, что смотрит на Дэвида Джона и маму Джессапа и видит родителей, которые не ходили в колледж, не выросли в доме, где успехи в учебе ставились бы выше оплаты счетов и того, чтобы не отключили отопление, воду и электричество, и путает это с невежеством. Они. Потому что для них бедные белые – это всегда невежество. Они смотрят и слушают, думая, что отсутствие некоторых знаний (Дэвид Джон может починить почти что угодно, сам выучился школьной математике, чтобы помогать Рикки с алгеброй, умеет писать такие письма из тюрьмы, что мама Джессапа, сестра Джессапа, сам Джессап верят: все будет хорошо, но не может повесить на стену диплом из крутого университета, не может жить в доме со столовой для официальных приемов, не может ездить на новом венце немецкой автоинженерии, не может вернуться с работы домой с такими же чистыми руками, с какими выходил) равно отсутствию интеллекта.

Вот что, внезапно осознает Джессап, надо было среди прочего сказать Диан: какой Дэвид Джон умный, как много работает, как злит читать про него все эти статьи, слышать от болтунов по телевизору, будто отчим – безмозглый грязеед, живет в трейлере в деревне, как какой-то выродок, сантехник по колено в говне, богобоязненный член Благословенной церкви Белой Америки, потому что слишком тупой и ленивый, чтобы думать самостоятельно. Каждый раз, когда кто-нибудь вроде Дэвида Джона (или Джессапа, или Джюэл) говорит «чё», говорит что угодно, из-за чего становится похож на своих соседей и родню, говорит что угодно, выдающее, что он выходец из племени людей, кому ничего не доставалось даром, кому за все приходится горбатиться, – это только доказывает родившимся с серебряной ложкой во рту, со всеми открытыми дверями, всеми дарованными возможностями, всеми протянутыми руками помощи, что нищие получают по заслугам.

Дэвид Джон все делал для семьи, шестьдесят часов в неделю ковырялся в моче и дерьме, принял двух мальчишек, хотя они ему никто, и воспитывал как сыновей, хороший муж, хороший отец, учил детей учиться, много работать, отдавать честь флагу и славить Иисуса, и все это – балансируя на колючей проволоке. Все отняли, потому что двум черным, родившимся при деньгах (сыну шефа полиции с воспитательницей и сыну двух юристов, кому жизнь поднесли на блюдечке с голубой каемочкой), не угодили татуировки Рикки. Они.

Джессап точно знает, кого имеет в виду Дэвид Джон, когда говорит «они».