Змеиное гнездо

Растопка

Джессап думает, не вернуться ли к домашней работе. Думает, не присоединиться ли в гостиной к Джюэл (похоже, теперь по телевизору идет ситком) или даже позвонить Уайатту и узнать, не хочет ли он… что-нибудь. Джессап не знает что. Не знает, сможет ли снова посмотреть в глаза Уайатту. Но слышит, как Дэвид Джон занялся поленницей, слышит тяжелый удар колуна.

Он выходит и снимает одолженную куртку Эрла с крючка, натягивает кроссовки. Не видит маму, и Джюэл не потрудилась оторваться от телевизора, только буркнула что-то, когда он сказал: «Эй».

На холодном воздухе приятно. Земля скользкая от нового снега, и он жалеет, что остался без ботинок, но чувствует, как уже от того, что вышел из трейлера, с плеч частично спадает тревога. Огибает дом по следам Дэвида Джона. Отчим включил уличный прожектор – яркий свет на расчищенном пятачке двора. Здесь два штабеля дров, которые Джессап сам покупал со скидкой у родителей Кейли Оуэн (ее папа и брат рубят их зимой, когда ферма простаивает, работа тяжелая, но деньги хорошие) и привез прошлой весной. Достаточно, чтобы протянуть зиму, да и следующую, если экономить, намного дешевле электрических напольных обогревателей, которые включают только в крайнем случае: термостат всегда остается на десяти градусах, чтобы днем не лопнули трубы, если, пока он с Джюэл в школе, а мама на работе, догорит огонь в печи.

Дэвид Джон ставит на пень еще одно полено, вскидывает колун, обрушивает. Попадает точно, расщепляет полено. Берет обломок побольше, примеривается, медлит, оглядывается.

– У нас хватает растопки, – говорит Джессап. – Я много наколол весной, когда привез.

– Знаю, – говорит Дэвид Джон. – Но надо было выбраться. Приятно, понимаешь?

– Физические упражнения?

Дэвид Джон тяжело дышит. Джессап не удивлен. Колоть дрова непросто. Отчим опускает топор на землю, держит за ручку, откашливается, потом сплевывает в снег.

– Нет. То есть да, упражнения – это хорошо. В тюрьме я только ими и занимался. Качался в камере, качался, когда мог, во дворе, писал вам письма, читал. Я в самой лучшей форме в жизни. С тех пор как вернулся домой, ничего не делал, и руки чешутся. Но нет, я не про упражнения. Я про улицу. Никаких заборов. Ничего. Могу пойти куда хочу. Не верится, что я свободен.

– Я видел, как ты ударил Эрла, – выпаливает Джессап. Дэвид Джон кивает.

– Ага.

– С ним все нормально?

– Наверняка. Но синяк останется здоровый. – Он поднимает правую руку, театрально напрягает. – Надо было думать, не бить в лицо. Руку отшиб.

– Почему ты его ударил? – спрашивает Джессап.

– Сегодня нас могли убить, – отвечает он. – Твою маму. Джюэл. Не знаю. Ударил, потому что разозлился. Он говорил, будто знает, что делает, убедил, что они с Брэндоном обо всем позаботятся, спасут тебя. Но не стоило его бить. Это не по-христиански.

– Но ты помог ему подняться. Обнял потом, – говорит Джессап. Дэвид Джон пристально смотрит, и Джессап краснеет. – Я видел из окна.

– Ну да, а еще просил передать Брэндону, что если тот еще раз придет ко мне домой, то я его выпотрошу.

– Но ты его обнял.

– Он мой брат, – говорит Дэвид Джон. – Слушай, тебя могли убить. И Джюэл. И твою маму. Эта церковь… Неважно. Мне – нет, нам – нужно отделиться. Можно подумать, что за столько времени в тюрьме я мог бы уже догадаться. Что мне не понадобится такой урок. Но не суть. Важно то, что Эрл – моя семья.

Вид у Дэвида Джона жалкий.

– Ты же знаешь, что я для тебя все сделаю, да?

Джессап кивает.

– И для твоих мамы с сестрой?

Джессап снова кивает.

– Эрл мой брат, – говорит Дэвид Джон. – Это не изменится. Но я ему сказал, что с церковью покончено. Больше мы туда не вернемся.