Белый камень в глубине колодца

— Можешь не продолжать. Когда «Роме» на старости лет снова приспичило сыграть в шахматы и у него под рукой не оказалось ферзя, «Галя» любезно одолжила своего. По старой дружбе и общей любви к резьбе по дереву, которая не стареет, да?

— Не вини Галю. У нее не было других шахмат, она боялась лишиться ферзя, но верила Роме, а Рома поклялся, что ферзь останется цел, даже если ему, Роме, придется подставить Феде свою голову. И, можешь не сомневаться, Рома Галю не обманул бы.

Дубровин ясно представил, каким бредом все это должно казаться со стороны, однако уточнил:

— Но мастер «Федя» же как бы умер, все веселые пенсионеры это знали. Или затейник «Рома» на досуге баловался спиритизмом?

— Рома брал ферзя на игру не с Федей. Он рассчитывал проучить Гогу, который собирался внаглую занять Ромину любимую скамейку. Этот Гога — тот еще любитель поднасрать, зато не фетишист. Ему и его группе поддержки свою скамейку я бы точно не уступил.

Рязанский провел ладонью по лицу, смахивая дождевую воду, и обескураженно заметил:

— Такой дождь… теплый.

Дальнейший разговор напоминал игру в теннис: Олег подавал мяч, Костя отбивался.

— Когда отец виделся с Фе… Фармацевтом?

— Наутро после Татьяниного звонка. В субботу.

Дубровин пытался вспомнить, что происходило в то утро.

— Выходит, к Регине я мог и не ездить?

— Да, вас все равно бы взяли. Днем раньше, днем позже…

— И ты знал?!

— Да, — этот удар дался Косте труднее остальных. — Не отметал варианта, хотя и просил твою мать не раззванивать Володе, кто и зачем тебя ищет. Помнишь «Сказки дядюшки Римуса»? Так вот, принцип тернового куста изобрели задолго до него.

— А если бы он узнал, но не сказал?

— Обязательно сказал бы. И твой папаша, и Коршевер ходят проторенными дорожками. А я решил не упускать возможность, раз ее предоставили. Коршевер проиграл бы при любой погоде: его возвращение было очень невыгодно кое-кому с верхов, а всех собак по доброй традиции спихнули на меня. Не справься я, пришли бы другие. Незаменимых людей нет.

— Что за услуга? Ты сказал, что мой отец оказал «Феде»…

— Это касалось только меня и Коршевера. Не обессудь.

Подачи Олега становились все хаотичнее.

— Немец подставной?

— Нет. — Рязанский цапнул зубами пострадавшую губу, скривился и досадливо дернул щекой. — Фармацевт всегда считал, что немцы более надежны, более исполнительны. Но немцы тоже бывают разными. Если бы ты не догадался назвать мой телефон, если бы Вайнберг оказался менее сентиментальным болваном и сдал бы тебя… В общем, не знаю, что конкретно ты наплел доброму доктору, но только благодаря ему ты до сих пор дышишь. Мой осведомитель в самый неподходящий момент дал осечку, и облава готовилась по совсем другому адресу. Фармацевт успел-таки огрызнуться напоследок. О препарате я узнал от Сони в день, когда вас взяли и было уже поздно что-то менять. Пришлось следовать намеченному плану и, черт побери, надеяться на лучшее! Мне жаль… что пришлось надеяться на «авось». То самое «ну а вдруг» и «если бы», которое тебя так задело.

Олег поднял с земли грязный камешек и с размаху швырнул в дерево.

— А смысл жалеть, Кос? Все выгорело. «Рома» получил то, к чему стремился: выиграл партию, отвоевал скамейку и откусил «Феде» голову. «Гале» вернули «ферзя» — малость поцоканного, но это не страшно. Главное, что голова на месте. А то, что ты не сделал никаких попыток защитить мою семью, хотя был в курсе, что за ними могут приехать… Мелочи, чего уж там.

— Посылать в Мелехово бригаду было нельзя. Дед Степнов, конечно, бывший чекист, но не Супермен. Свою задачу он выполнил на отлично: номера машины нужным людям засветил, твою тещу попридержал, а иначе бы ее прирезали как ненужного свидетеля. Правда, на мой взгляд, чтобы шантажировать человека тещей, надо быть совсем отбитым. Но мы сводили риск к минимуму.

— Последний вопрос. — Дубровин сунул в карманы шортов дрожащие руки.

От избытка непереваренной информации буквально мутило, знакомая слабость наваливалась волнами, толкала под ноги, однако он должен был спросить:

— Почему ферзь — это я? Почему я на тебя похож? Если мы не родственники, то какого хрена? Ты ведь как-то опровергал, что я твой сын? Или?..

Костя внимательнее пригляделся к нему.

— Предлагаю закончить наш вечер воспоминаний. На вопрос «какого хрена» ответить нельзя в принципе, так что отдыхай. Для тебя канитель закончилась, остальное — моя забота.

— Слушай, ты, папа крестный…

— Отдыхай, Олег, — повторил Рязанский. — Хватит. Если тебе в кайф торчать под ливнем, то мне нет. Будет невмоготу молчать — поговори с матерью. А вон, кстати, и она.

Олег вскинул голову и, присмотревшись, различил в окне третьего этажа силуэт Татьяны Петровны. Или это не она? Без очков да еще в дождь ошибиться — раз плюнуть, тем более что фигура в окне мелькнула и сразу исчезла.

— И кончай уже пускать сопли, слышишь? — продолжил Костя. — Детство кончилось. Фармацевт свернул бы тебе шею просто ради того, чтобы меня позлить. Да, бывает и такое. Ты выжил, вот и живи, береги родных. Не прощаюсь. Вечером подъедет мой человечек, пригонит машину. Дальше — по инструкции. Если вдруг понадоблюсь, у Татьяны есть номер.

Голос Олега нагнал Рязанского у самых ступеней:

— А если бы на моем месте была Соня? Или твой сын? Или мать? Ты бы смог?.. Вот так?..

— Смог бы, — глухо ответил Рязанский, не оборачиваясь. Дубровин видел только мокрый седой затылок и ровную спину, затянутую в джинсовую куртку. — Это кажется, что без кого-то взял и умер, потому что жить не хочется. А человек живет ровно столько, сколько в нем тыркает сердце, схлопываются легкие и совершаются другие не менее прекрасные процессы жизнедеятельности, задуманные матушкой-природой. Если очень повезет, можно сойти с ума. Но куда чаще будешь жить, здороветь, вспоминать и спрашивать: почему не я? Изо дня в день задавать себе один и тот же вопрос, на который некому будет ответить. И ни одна пуля-дура тебя не возьмет, сколько ни нарывайся. Смерть с кем-то в один день надо заслужить.

Он наклонился и поднял с земли что-то белое, по всей вероятности, выпавшее из кармана. «Что-то» оказалось сложенным вчетверо куском ткани. Когда Рязанский бережно отряхнул его и свернул по новой, подошедший Олег разглядел на светлом цветную вставку.

Ясно, что это: платок с вышивкой.

У матери был период, когда она увлекалась подобной дребеденью. Рыжий кот среди остролиста, подарок на новоселье, до сих пор висит в Олеговой гостиной… Наверное, висит. Ларка все восторгалась рыжим котом, а Дубровин привык к нему и вспоминал раз в год: когда картина в рамке повисала криво, и перфекционист-сурок, дремлющий в Олеге, протестовал против эстетической несправедливости.

Дубровин бы и сейчас не вспомнил о коте и на девчачий платок внимания не обратил, выпади подобная штуковина из кармана у кого-нибудь другого. Но Рязанский…

— Можно посмотреть?

Костя приподнял бровь, помедлил, однако все же протянул Олегу тряпицу.

Ткань не была чисто белой: пожелтела от времени, а в одном из углов даже протерлась. Вышивка, кажется, «гладью» — три красногрудых снегиря на ветке рябины. Две птицы крупные и одна помельче, птенец. Хотя с чего он взял, что это именно птенец? Может, просто с размером птички не угадали. И недошитая она: голова, контур туловища и часть хвоста. Но красиво. Дине бы понравилось, она любит такое.

Тонкие аккуратные стежки — как штрихи, нитки даже не полиняли. Правее от снегирей грубовато (между звеньями красной ломаной линии кое-где проглядывал простой карандаш), но старательно было вышито: «С днём рожденея!». Именно так, через «е», а точки над «ё» в слове «днем» напоминали насупленные брови.

— Красиво, — сказал Дубровин, — только ветка…

— Не в тему, я в курсе, — спокойно закончил Рязанский, — но так задумано.

Бурая «ветка», о которой шла речь, произрастала из нижнего правого угла платка и никак не вязалась ни с симпатичными пернатыми, ни с трогательным детским поздравлением. Ее будто бы намалевали в самом конце, зло и наспех, странной краской: местами бледной до желтизны, местами грязно-бурой и какой-то… заскорузлой. Тоже вылиняла?

— В машинке зря стирал. — Олег в последний раз взглянул на незаконченную вышивку и вернул платок Рязанскому. — Только узор испортил.

— Не хочется тебя огорчать, дружок, но это не краска. Будь здоров.

В белом коридоре до нитки промокший Дубровин встретил Динку. Она шла за ним. Пришла бы гораздо раньше, но Ляна, бабушка и свекровь внезапно сговорились и почему-то не отпустили.

Динка обняла его, мокрого, прильнула головой к футболке. Олег не успел возразить.

Дурнота отступила вместе со всем узнанным и неузнанным, темным и горьким, растворилась в этом тихом и нежном объятии. Только на время, но… редко ли мы сожалеем о минуте, которой одной не хватило для чего-то действительно важного?

— На улице дождь. Ты не замерз? — шепотом спросила Динка.

— Нет, — ответил Олег, гладя ее по волосам, — дождь очень теплый.