Белый камень в глубине колодца

***

Выходя из Мелеховской церквушки, Олег чувствовал себя если не заново родившимся, то точно сбросившим с плеч тяжелый пыльный мешок.

Отец Сергий был немногим старше Дубровина, но в его бледно-голубых, будто выцветших глазах наравне с мудростью и ободрением застыла потаенная скорбь. Олега не заставляли исповедоваться по всем канонам — предложили просто побеседовать, однако его краткие уклончивые ответы вскоре переросли в настоящую исповедь. Дубровин, запинаясь и проглатывая слова, рассказывал все, что раскаленным гвоздем сидело в душе. Опустив голову, признавался, что грешен. Его выслушали, не прерывая и не упрекая, но того совета, которого ждал Олег, батюшка так и не дал.

Тогда Дубровин робко поинтересовался насчет венчания.

— Без государственной регистрации не положено, — покачал головой отец Сергий. — Да и Великий пост сейчас, в пост не венчают. В мае приходи, если не передумаешь.

В мае?! Так до мая больше месяца! Олег себе уже ритуал завел: достанет вечером свой фальшивый паспорт и гипнотизирует пустую страницу с семейным положением.

Может, хрен с ним, со штампом? Формальность. Он что, не сможет потом насчет развода договориться? Тому же Рязанскому тонко намекнуть, пусть компенсирует их потраченные не пойми с какого перепугу нервы.

— Ясно. Спасибо вам огромное, отец Сергий. Пойду я.

— Ты не торопись, взвесь все хорошенько. Никто тебя насильно под венец не гонит.

«Что это я, в самом деле, как дебил себя веду? — думал Олег по дороге домой. — Подадим заявление, через месяц распишемся, как все нормальные люди, и спокойно обвенчаемся. Если Дина захочет», — мысленно добавил он.

Ценное уточнение. Дубровин ведь так и не спросил у Динки, пойдет ли она за него замуж. А надо бы поинтересоваться. И у бабушки благословения не попросил. И Ляну Романовну надо уведомить, не говоря уже о собственных родителях, с которыми Олег последний раз созванивался зимой. Отец жив, иначе давно бы сообщили — вот и вся информация…

«Все будет хорошо», — строго сказал себе Дубровин. Уже от того, что внутри не бурлит, не имея выхода, гремучая смесь неопределенности с горечью, хочется запеть во всю глотку. Запел бы, если бы не боялся за душевное здоровье окружающих.

Динка сидела на крыльце, расстелив на ступеньках сложенный вчетверо половик, и грелась на неярком апрельском солнышке. Шапку она сняла, и длинные волосы рассыпались по плечам. Подойдя ближе, Олег услышал, как Динка поет:

Есть на Волге утес, диким мохом обросОн с боков от подножья до края.И стоит сотни лет, только мохом одет,Ни нужды, ни заботы не зная… [2]

Из-за соседского забора, выпалывая траву, печально подтягивала ДарьСеменна:

На вершине его не растет ничего,Там лишь ветер свободный гуляет,Да могучий орел свой притон там завелИ на нем свои жертвы терзает…

— Милые дамы, а можно сделать заказ на что-нибудь повеселее?

Динка вскочила с крыльца и побежала к Олегу. Он закружил ее, она радостно ойкнула.

— Бабушка сказала, надо в город съездить.

— Раз надо, значит, съездим, — легко согласился Дубровин. — Собирайтесь.

— Дак собраны уже давно, тебя ждем. — Надин подкралась незаметно. — А ты чего веселый такой? Лимоны у нас тоже кончились, но не переживай, купим.

— Да вот, настроение хорошее, Надин Эммануиловна…

— Надюша! — разогнувшись, крикнула из-за забора ДарьСеменна. — Купи моему деду свистлявый чайник, я тебе вечером деньги отдам!

— Ладноть, куплю. Вы меня на рынок закиньте, — приказала бабушка Олегу, — а сами пошарьтесь где-нить, развлекитесь культурно. Такая погода, грех в машине торчать. Поняли?

Попасть из Мелехова в райцентр можно было двумя дорогами: длинной и через Мелеховку. Дубровин, когда ездил сам, выезжал из дома пораньше и всегда сворачивал на длинную. Пугала его запустелая деревенька, а чем именно пугала — он и сам не мог объяснить. Только однажды проехал из любопытства и с тех пор сворачивал.

— Ну и куда намылился? — проскрипела Надин с заднего сиденья, когда они подъезжали к указателю и Олег, пропуская встречную машину, включил «поворотник». — Сегодня сын Андревны заскакивал, говорит, дорогу ремонтируют. Езжай через Мелеховку.

Дубровин чертыхнулся сквозь зубы, чтобы не слышала Динка, и сдал назад.

Потянулась Мелеховка. «Потянулась» — потому что не дорога тут, а одно название. Сплошные ямы там, где еще остался асфальт, и колдобины, где асфальта нет.

— Могильник, — с неприязнью сказала Надин и поежилась. — Местное кладбище за достопримечательность сойдет.

— Почему? — спросила Динка, не отлипая от окна.

— Сама я не видела, но говорят…

Олег резко затормозил, и ворчливую бабушку швырнуло на сиденье. Пострадало, к счастью, только ее самолюбие.

— Ты что, окаянный?!..

Дубровин выскочил из машины. Кинувшаяся из кустов под колеса старуха сидела на земле и мотала головой, но, судя по всему, она не пострадала.

Что ж за судьба такая у него, людей средь бела дня сбивать?!

— Вы в порядке?

Женщина не ответила, продолжая трясти головой. На вид ей было лет восемьдесят или около того. Черный платок повязан странно: концами на макушке. Галоша всего одна, на правой ноге. На левой — только грязный полосатый носок с прилипшими травинками.

— В порядке, — сказала, не поднимая головы, явно сумасшедшая баба на удивление нормальным голосом. — Сдохнуть хочу — мочи нет, а так в порядке.

— Я вам помогу. Давайте руку.

— Никто не поможет, — зачастила старуха и залилась слезами. — Они приходят, зовут с собой, да кто ж туда пустит? Будь он проклят! — вдруг страшно взвыла она. Олег попятился. — Будь он…

Женщина без предупреждения вскинула на Дубровина мутные глаза, и вопль оборвался. Не отрывая взгляд от его лица, она слепо зашарила рукой по карманам вязаной кофты. Нашла очки с толстыми стеклами, нацепила на распухший нос.

— Ты?! — И стала заваливаться набок.

В городской больнице у неизвестной пенсионерки диагностировали разрыв сердца.