Змеиное гнездо

Три

Не успевает Джессап опомниться, как уже рассказывает Уайатту, что случилось на стоянке между ним и Корсоном. Почти не отходит от правды. Себя выставляет чуть лучше, Корсона – чуть хуже.

Говорит:

– Я бы ему навалял, но прямо под боком сидел коп.

– Пошли, – говорит Уайатт. – Нужно больше пива.

Джессап идет за Уайаттом на террасу. Снегопад настолько ослаб, что практически прекратился. На перила опирается кучка парней из команды, глядя на растекающиеся огни Кортаки за лесом. Озеро Кортака – темная клякса чернил. Дерек Лемпер держит два пива и смеется. Почему-то голый по пояс, несмотря на холод, пузо вываливается наружу.

Уайатт подходит к крану.

– Господи боже, Джессап, можешь представить что-то хуже, чем Дерек топлес?

Джессап отпивает воду. Воздух на террасе освежает.

– Хуже, чем Дерек топлес? Дерек без штанов – тоже не пикник.

Оба смеются. Джессап ставит стаканчик на перила и облокачивается обеими руками, пока Уайатт возится с краном, пытаясь выдавить больше пива, чем пены.

Небо потемнело от туч, но город и университет – галактика звезд: светятся общежития, из темноты футбольных полей прорезаются огни стадиона, отели у центра – с щербатыми улыбками, открытыми и закрытыми шторами, одни люди готовятся к позднему выходу в город, другие уже в постели, горят фонари и дома, сверкает синева снегоуборщика на Трассе 13.

– Между прочим, еще не поздно выцепить его и выбить всю дурь. Поставить на место.

Джессап не оглядывается. Чувствует, как подходит Уайатт, потом видит, как он тоже опирается на перила. Да, думает он, мне хочется выбить дурь из Корсона. Хочется положить на лопатки и вышибить эти беленькие зубы, найти его машину, бросить кирпич в лобовуху. Ничего не говорит, но Уайатт все равно отвечает.

– Знаю, – говорит Уайатт. – Не переживай. Он свое получит, когда придет время, – подталкивает Джессапа локтем. Уголок рта подрагивает. – Рахова, сучки.

Джессап не может не рассмеяться, хотя знает, что больше никому это не покажется смешным. Rahowa. Сокращение от «расовой священной войны»[49]. Старосты Благословенной церкви Белой Америки обещают расовую священную войну, сколько себя помнит Джессап. Он не был в церкви четыре года, но, если верить Уайатту, расовая священная война по-прежнему не за горами, как всегда. Джессап не может шутить об этом с другими друзьями (над Благословенной церковью Белой Америки не смеются), но это нравится ему среди прочего в Уайатте. У них общий язык. Уайатт в «Макдоналдсе»: «После раховы мне не будут класть огурцы в бургер, когда я прошу без огурцов». Или на беге с ускорением во время тренировок дважды в день на августовской жаре: «Объявляю рахову бегу», – говорил он, и Джессап хохотал, хотя больше тянуло блевать. Или под нос, чтобы слышал только Джессап, когда миссис Говард, учительница по углубленной европейской истории, разбила их для работы в парах: «Какого хрена европейскую историю преподает кто-то родом из Африки? Рахова, сучки».

Джессап не говорит Уайатту, что миссис Говард ему нравится, кажется хорошей учительницей. Она испытывает его интеллект, относится к классу как к группе индивидуумов, а не монолитной сущности. Заставляет задуматься. И хоть она черная и, уверен Джессап, явно знает о его брате и отчиме, о Благословенной церкви Белой Америки, относится к нему не хуже, чем к остальным. Иногда хочется так и сказать Уайатту, попросить завязывать с шутками, уважать миссис Говард как человека, который качественно выполняет свою работу. Но все-таки он не просит прекратить, потому что не хочет начинать этот разговор. А еще потому, знает Джессап, что не хочет начинать этот разговор с самим собой.

Проще посмеяться над шуткой.

Хотя Джессап не может не задаться вопросом, насколько Уайатт шутит, когда говорит о рахове. Уайатту нравится углубленная европейская история, он вроде неплохо отзывается о миссис Говард, но Джессап знает, что многие в Благословенной церкви Белой Америки относятся к этому всерьез, верят, что расовая священная война и правда не за горами. Впрочем, очевидно, что прямо сейчас Уайатт шутит, и отчасти им смешно потому, что оба знают: Брэндон Роджерс с этим шутить никогда не станет.