Змеиное гнездо

Ноль

Снова снег. Стеной. Температура опустилась на пару градусов, он тут же начинает дрожать. Нафига он оставил куртку в пикапе? Впрочем, холод – это хорошо. Будит. Во рту все еще кисло от пива. Знает, что за руль садиться не стоит, но решает, что это ничего, учитывая вес. Дважды за ночь не тормознут, правильно? Почему он не пропустил вечеринку, не остался дома с сестрой, мамой, Дэвидом Джоном? Потому что хочет увидеть Диан. Она стоит всего.

Он проходит машину за машиной. Аккуратный ряд легковушек и внедорожников разросся, машины уже по обе стороны дороги, двумя колесами – на заснеженном асфальте, двумя – на траве. Он не удивится, если кто-нибудь на стороне обрыва завязнет в снегу.

Его лобовое стекло покрывает четверть дюйма снега. Он надевает куртку и перчатки с пассажирского места и заводит пикап. Обогреватель капризничает. Не начнет топить, пока он не проедет полпути до Диан. Дворники с трудом справляются со снегом. Наледь на стекле. Джессап берется за скребок, радуясь перчаткам. Тонкие, но лучше, чем ничего.

Он почти расчистил лобовое стекло, когда видит фары. Сам не понимает почему, но знает без сомнений, что это Корсон. Машина, темный седан, подъезжает и, проскальзывая, замирает в траве через дорогу, под углом, носом к краю крутого склона, опускающегося к деревьям. Корсон ставит на парковку и ручник. Машина в десяти футах перед Джессапом, но в стороне, не загораживает дорогу.

Корсон выходит из машины. Дверь остается открытой, в свете видно, что он один, и, хотя Джессап знает, что справится с ним в драке, от самой мысли о ней тошно. Он вдруг чувствует усталость. От всего. Все, что он хочет, – увидеть Диан. Все, что он хочет, – почувствовать ее тело. Хочет сказать, что любит ее.

Корсон движется медленно и целенаправленно. Пытается не показать, что пьяный. Это дает Джессапу много времени. Он чувствует, будто протрезвел. Запрыгивает в пикап, закрывает и запирает дверь. Но стекло опускает: «Спасибо, неинтересно».

То ли Корсон слышит, то ли нет, но на голос Джессапа не отзывается. Как не меняет и курс. Идет мимо, к кузову. Джессап включает сцепление, но, перед тем как убрать ногу с тормоза и начать движение, чувствует жесткий удар, слышит хруст ботинка Корсона. Урод опять пинает пикап. Туда же. Пластмасса на стоп-сигнале хрупкая, тонкий хруст металла. Он смотрит в боковое зеркало и видит приближающуюся тень – Корсон идет к кабине.

Он резко крутит руль, в ярости. Жаль, невозможно рвануть от дома еще быстрей. Пикап бросается вперед. Ужаленная лошадь. Колеса сплевывают снег и лед, как рот учителя – ругательство, как дробь, которая рассеивается в воздухе и кровит грудку утки, поднятой с воды. Заднюю часть пикапа, легкую и прыгучую, широко заносит.

И тогда он ощущает звук удара в не меньшей степени, чем слышит: как банка газировки, смятая наступившей ногой. Хотя это два разных звука – тяжелый стук ботинка и легчайший хруст металла, который складывается в себя.

Вот только этот звук – не от банки под ногой. Он тут же понимает, что это. Давит на тормоз, пикап останавливается так же резко, как завелся. Он сидит. В тишине радио играет громко, так что он вырубает его, но тогда скрипят дворники, так что выключает и их и потом заглушает мотор.

Слишком тихо. Если бы все было хорошо, донеслось бы слово. Голос. Звук. Что-то. Что угодно. Но единственное, что он слышит, – эхо, память, обертон стука и хруста металла: неизбежная хрупкость тела. Хотелось бы, чтобы это была просто пустая банка. Но он знает, что это человек.

Он выходит из пикапа. Двигается так медленно, как только может себя заставить.

Однажды он сбил оленя, больше года назад, вскоре после того, как впервые вывел пикап на дорогу, но тогда было по-другому. Животное выскочило перед ним. С ошалелым взглядом и в отчаянии. Он едва успел нажать на тормоз, как решетка уже рвала оленье брюхо. Когда он остановился и вернулся пешком к обочине, где лежал упавший олень, тот еще был жив. Почти чудо.

Но не то чудо. Кишки вывалились на асфальт, все заливал медленный натриевый свет уличных фонарей. Дыхание лани – отчаянный кровавый свист. Задняя правая нога слабо скребла по земле, будто животное еще пыталось встать. Минуту-две он смотрел, потом вернулся к пикапу. Будь с собой охотничий нож, он бы проявил милосердие, но так ничего поделать не мог, только вернуться домой и смыть кровь. Кусок шкуры лани, застрявший в мятой решетке, пришлось выковыривать пассатижами.

Теперь он идет длинной дорогой в обход капота, касаясь его и глядя на память об олене, отпечатанную на переднем бампере: металл до сих пор несет на себе след уродливого поцелуя.

Обойдя пикап, он смотрит. Тело – в десяти-двадцати футах от кузова. Он знает, что это человек, но в тенях и искусственном свете это может быть что угодно. Он хочет, чтобы это было что угодно. Банка. Лань. Но это есть и уже всегда неизменно будет мертвый человек.

Вот он поравнялся с машиной Корсона. Дверь все еще открыта. Машина на ходу, мягко сигналит о том, что ключ в зажигании. Звук утонченный, и Джессап не может не заметить, что это «Мерседес». Закрывает дверь, сигнал пропадает.

Он все еще дрожит, но холода больше не чувствует. Достает телефон из кармана.

Может, позвонить копам? Вспоминает Рикки. Вспоминает Дэвида Джона. Рикки в переулке, ничего плохого не сделал. Мотает двадцать лет за самооборону. Джессапу всего семнадцать. Стипендия Дьюка. Шанс поступить в Кортаку, Йель, куда угодно. Все пропало. Всю гребаную жизнь засосало в омут, будто брат и отчим тянутся из пучин океана, чтобы утащить за собой.

Часто дышит. Задыхается на воздухе. Бег с ускорением. Головокружение от жары во время тренировок два раза в день. Запах матов в зале для рестлинга, удар головой о пол на неудачном тейкдауне, три недели скрывал от мамы головные боли и тошноту. Спринты на сто метров во время сезона легкой атлетики, сто метров туда, сто метров обратно, пока не стошнит.

Он присаживается. Упирается рукой в перчатке о землю, для баланса. Не помнит, как присел.

Оглядывается на дом. Шкатулка с драгоценностями, он сверкает в ночи. На дорогу выходят всего несколько окон, и они пустые. Никто не смотрел, а если и смотрел, то слишком далеко, слишком темно, чтобы разглядеть его, разглядеть, что он натворил. Он улавливает мягкий всплеск музыки, затем тот снова обрывается – кто-то вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь. Прослеживает глазами линию дороги, видит полосу света, переходящую в темноту, и там, на заснеженном асфальте, – еще более темную темноту тела Корсона.

Чувствует, как жужжит телефон, встает и достает из кармана. Смотрит на сообщение на экране блокировки:

забей на закусочную. сказала м и б, что встретимся завтра. хочу побыть наедине. только ты и я. забери меня!

Не может думать. Не снимает телефон с блокировки. Просто убирает в карман.

Еще молодой, должны судить как несовершеннолетнего. Но ему семнадцать. Достаточно, чтобы прошел как взрослый? И есть Рикки с Дэвидом Джоном, эта история. Мэр потребует расследовать преступление на почве ненависти. Прокурор постарается отыграться за прошлый раз. Случайностей не бывает. Не в этом мире. Никто не поверит, что это случайность. Выйдет он уже стариком.

Он снова смотрит на машину Корсона. Стоит под углом, смотрит на склон. Открытая дорога в лес, сорок-пятьдесят ярдов. Деревья темной массой. Света внизу нет. Тучи закрывают луну, снег – тонкой пеленой, за которой дом на расстоянии расплывается в дымке.

Он идет к Корсону, приглядывая за домом. Весь дом построен ради видов на Кортаку, озеро, университет – не на дорогу.

Подходит к телу и набирается смелости. Это не может быть хуже оленя: рассечь шкуру, скользнуть ножом, горячая кровь на руках, запах, который ни с чем не спутаешь.

Но Корсон цел.

Из него ничего не льется. Если бы не изгиб шеи, не вмятина на черепе, не чрезвычайная неподвижность тела, Джессап подумал бы, что он просто спит.

Так почему-то еще хуже.

Джессап внезапно сдается, бежит и спотыкается на обочине, падает на колени, его рвет. Опустошает желудок раз, потом еще раз, смесь блевотины и соплей, он плачет и задыхается, а в голове – образ Корсона на боковой линии после того удара, его тоже тошнило.

Медленно, с беспричинным страхом, что Корсон вдруг вздрогнет и оживет, Джессап подходит к телу. Трогает носком ботинка. Ничего.

– Это был честный удар, – говорит он. Или думает, что говорит. Легонько стучит Корсона по груди ногой, говорит четко, решительно: – Это был честный удар.

Дело секунд. Мышечная память и реакция. Мяч – и только потом плечо в солнечном сплетении Корсона. Эхо от удара до сих пор отдается в голове Джессапа. Он не сделал ничего плохого. Ничем этого не заслужил. Ничем не заслужил, чтобы Корсон пинал фары, ничем не заслужил, чтобы Корсон оскорблял его на вечеринке, ничем – просто не повезло. Джессап знает, что не сделал ничего плохого, но еще знает, что мир устроен по-другому.

Рикки тоже не делал ничего плохого. Переодевался в рабочую рубашку «Диккис», делал все как надо. Кое-кто сосет сиську у правительства, пока хорошие белые люди рвут жопы, так говорит Уайатт, Рикки уехал от девушки посреди ночи, чтобы буквально копаться с Дэвидом Джоном в говне по колено и чтобы добрый народ Кортаки мог есть, не опасаясь того, что случится, если смыть в туалете. Рикки занимался своим гребаным делом, когда напали Джермейн Холмс и Блейк Лайвсон. Рикки получил бутылкой пива по лицу и столкнулся с двумя черными. «Если бы он не взялся за разводной ключ, что тогда?» – спрашивает Уайатт. Тогда это Рикки лежал бы на асфальте, Джессап, Джюэл, Дэвид Джон и Синди рыдали бы над дешевым гробом, а родители Холмса и Лайвсона нашли бы самого крутого адвоката, какого можно купить за деньги.

Не повезло. Не вовремя. Если бы Рикки надел рубашку на тридцать секунд раньше, если бы лишнюю минуту-другую провалялся в кровати со Стейси, то Лайвсон и Холмс прошли бы мимо. Вместо того чтобы сидеть двадцать лет взаперти, прямо сейчас Рикки был бы женат, Стейси родила бы мальчика, Джессап стал бы дядей, Дэвид Джон никуда бы не делся, дела пошли бы в такую гору, что Рикки купил бы собственный фургон, маме Джессапа хватало бы, чтобы наполнять бензобак до щелчка пистолета, а не покупать всего по два галлона. И Джессап не стоял бы здесь, над телом мертвого черного парня.

Он не может вызвать копов. Он это знает. Ему никогда не поверят, что это случайность. А если он просто уедет, что тогда? Скоро кто-нибудь найдет тело, и все пальцы укажут на него. Нельзя просто бросить тело Корсона на подъездной дорожке.

Он знает, что должен сделать, но медлит. Обратного пути не будет.

Но он знает, что на самом деле выбора нет.

Будь что будет.

Джессап смутно осознаёт, что кожа Корсона все еще теплая, на ней тает падающий снег – лицо мокрое, но на одежде скапливается белая корка. Одной рукой в перчатке Джессап берет Корсона за воротник куртки (куртки с эмблемой Килтон-Вэлли), второй лезет под мышку. Корсон тяжелый. Мертвый груз. Буквально, думает Джессап, и приходится подавить смешок. Не смешно, но невозможно удержаться и не прыснуть.

Господи боже, были бы они в Техасе, его бы посадили на электрический стул. Нет. Не за это. Не за черного. Не в Техасе.