Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Днем я немного шила и занималась рукоделием. Ну, не знаю, хотя я время от времени и стиркой подрабатываю, и глажением, чтобы выкрутиться. Я не очень много плачу за свою комнату, всего шесть шиллингов в неделю. Это немного. Некоторые девушки здесь живут в домах. Я — нет, никогда не могла этого вынести. Ты не хозяйка сама себе, а я всегда любила свою свободу. Я не очень довольна, эта жизнь, она жестокая штука. Правда, не грех меня беспокоит. Я не смею об этом думать. Но я думаю о том, как счастлива я могла бы быть, если бы всегда жила в Чэтеме и была бы замужем, как другие женщины, и у меня был бы хороший дом и дети. Вот чего я хочу, и когда думаю обо всем этом, вся прямо разрываюсь. Этого достаточно, чтобы довести женщину до исступления, если она будет думать, что отказалась от всех шансов на это. Я чувствую, что меня и не уважают. Если у меня происходит ссора с каким-нибудь парнем, он всегда первый начинает колоть мне глаза тем, что это он и его товарищи сделали меня такой. Сейчас я не чувствую это так сильно, но сначала чувствовала. Нужно вовремя отделить все такие вещи, и могу сказать, что острота твоих чувств постепенно пройдет. Вот так. А потом еще выпивка нам очень приятна, она поднимает настроение. Ведь что может сделать женщина в моем положении без хорошего настроения, без способности говорить, ругаться и давать каждому парню, которого она встречает, столько, сколько он дает ей?»

Легко понять состояние души этой женщины, у которой было страстное желание иметь то, чего, как она понимала, никогда не сможет иметь, но ее материнский инстинкт заставлял ее желать этого. Это один из грустных аспектов проституции. Она ведет в никуда: брак, разумеется, исключается; у проститутки нет будущего. Ее жизнь, за исключением мимолетных волнений, пуста. Все ее надежды рушатся, и если в ней осталась хоть крупица религиозности — а так обычно бывает, — она время от времени должна содрогаться от того, что заслужила своей легкой уступчивостью, когда голос искусителя звучал так сладко.

Бывают и счастливые проститутки, которые представляют собой либо совершенно очерствевших умных скептиков, умеющих вертеть мужчинами, использовать их в своих собственных целях и находиться в лучшем обществе (они являются завсегдатаями ночных заведений Лондона и в конце концов почти всегда хорошо выходят замуж), либо тихих женщин, которых содержит любимый и любящий мужчина — он делает соответствующие распоряжения, чтобы оградить ее от нужды и капризов любви.

Ранимая, сентиментальная, не очень умная, импульсивная, нежная девушка покатится по наклонной и умрет на навозной куче или в работном доме. Мне показали женщину, которая была известна тем, что сожительствовала с солдатами. У нее были грубоватые, но хорошие черты лица и добродушное выражение на нем. Она считалась самой вспыльчивой во всей округе. Когда ее охватывал гнев, она крушила все на своем пути, невзирая на зло, которое причиняла. Она стояла в баре питейного заведения, расположенного неподалеку от казарм, и разговаривала с какими-то солдатами, когда у меня появилась возможность с ней поговорить. Я не мог не воспользоваться таким шансом. Я сказал ей, что, по отзывам, она очень вспыльчивая и горячая женщина.

«Вспыльчивая! — ответила она. — Я тебе верю. Я сбила с ног своего отца и чуть не убила его утюгом, когда мне еще не было двенадцати. Тогда я была красотка, да я и не сильно изменилась с тех пор, как стала сама себе хозяйкой. У меня было много потасовок с тутошними солдатами, и они уже давно убили бы меня, но я не дала осуществиться их планам. Я немного разбираюсь в приемах самообороны, ты уж мне поверь. Вот глянь на мою руку; сюда меня однажды пырнули штыком три или четыре года назад».

Она обнажила руку и показала мне шрам, оставшийся от когда-то серьезной раны.

«Хочешь знать, всегда ли они дерутся. Ну, да, и нечего говорить, что не дерутся. А солдаты, они такие трусы, им ничего не стоит заколоть женщину, когда они раздражены и пьяны; или же они лупят нас своими ремнями. Однажды у меня была ужасная рана от удара ремнем. Он попал мне по затылку, и я несколько недель пролежала в больнице Святого Георга с высокой температурой. Солдата, который сделал это, посадили в тюрьму, но только на три месяца, и он поклялся разделаться со мной в следующий раз, когда встретит меня. Ну, уж мы с ним поговорили, но я проломила ему голову оловянной кружкой, и он на время заткнулся. Видишь, что это за публика; ну, я до этого уже разнесла один раз это заведение. Я вскочила на барную стойку, потому что они не захотели обслуживать меня в долг, когда у меня были тяжелые времена. Я перебила все бокалы и стекло, разнесла все вентили и дралась как лев, когда они пытались выставить меня вон. И только двое полицейских смогли сделать это. А потом я покалечила одного копа на всю жизнь, ударив его по голени куском железа — то ли ломом, то ли еще чем, не помню. Как я стала жить такой жизнью? Да иди ты со своими вопросами! Если ты будешь наглеть, то я — обойдусь с тобой так же».

Легко можно предположить, что я был только рад уйти от этой мегеры, столь популярной среди солдат, хотя они боялись ее, когда она входила в раж. О солдатских подружках нечего особенно рассказывать. Они просто вульгарные, дешевые женщины, часто зараженные болезнями, причиняющими огромный вред здоровью военнослужащих.