Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Нищие негры

Нищий негр так сильно напоминает нищего индуса, что почти все то, что я написал об одном, я мог бы сказать и о другом. Но есть, однако, и различия. Нищий негр, который обычно является американским негром, никогда не заботится о колоритности своего наряда. В своем внешнем виде он полагается на крайнюю бедность и отчаяние угнетенного человека и, как правило, представляется беглым рабом. За исключением этого, его методы выуживания пожертвований точно такие же, как и у его собрата с более светлой кожей.

Несколько лет назад было обычным делом увидеть негра с брошюрами в руке и плакатом на груди, на котором был изображен стоящий на коленях чернокожий человек, запястья которого были скованы цепью, а руки подняты в мольбе; вокруг этой картинки, образуя рамку, написаны слова: «Разве я не человек и не брат?» В то время, когда запрещение работорговли вызывало такое возбуждение, это было настолько отличной уловкой, что многие белые нищие, обладающие на свое счастье плоским или вздернутым носом, перекрашивали себя в черный цвет и стояли с плакатами, как настоящие африканцы. Но обман вскоре раскрывался и наказывался.

В настоящее время можно увидеть немного нищих негров. По совести говоря, негры почти никогда не уклоняются от работы. Главная их проблема — получить ее. Те, кто видел множество негров, работающих в Ливерпуле, знают, что они трудолюбивые, терпеливые и часто низкооплачиваемые работники. Негр станет подметать переход, бегать с поручениями, чистить башмаки, ножи и вилки или копать за корку хлеба и несколько пенсов. Среди них немного жуликов, и они встречаются среди тех, кто читает лекции об ужасах рабства и вариациях на тему побегов, как в знаменитой книге «Хижина дяди Тома». О слугах-неграх редко можно прочитать в полицейских рапортах, и обычно их хозяева ими довольны. Нищих негров можно встретить в восточной части Лондона, но они редко занимаются этим профессионально. Когда они оказываются без работы, они без колебаний идут на улицу, снимают шляпу и открыто просят милостыню.

В Уайтчепеле ко мне обратился один негр, который рассказал следующую историю:

«Мой отец был рабом, и мать тоже. Я слышал, что так говорил мой отец. Они рассказывали, как убежали, но я забыл, как это было. Это было до того, как я родился. Я их старший сын. У меня был только один брат. Через три года после его рождения моя мать умерла. Мой отец работал чистильщиком обуви в Нью-Йорке. Он часто недоедал. Мой брат получил место слуги, а я выходил на улицу и делал все, что мог. Приблизительно в то время, когда отец — а он был старым человеком — умер, брат потерял работу. Мы договорились вместе поехать в Англию. Мой брат до этого жил с британцами и слышал, что они говорили, будто здесь к неграм относятся так же, как к белым, и что белые не смотрят на них свысока и не обращаются с ними дурно, как в Нью-Йорке. Мы ходили и занимались случайной работой на набережной и, наконец, спрятались в трюме одного судна, которое шло в Ливерпуль. Не знаю, сколько времени мы там сидели, но помню, как мы ужасно боялись, чтобы нас не нашли до того, как судно встанет под погрузку. Наконец, голод заставил нас выйти наружу, и мы стали стучать по крышке люка. Сначала нас не слышали, но, когда мы стали кричать, они открыли люки и вытащили нас на палубу. Они жестоко пороли нас и плохо обращались с нами всю дорогу. Когда прибыли в Ливерпуль, мы просили подаяние и перебивались случайными заработками. В конце концов стали работать слугами в бродячем цирке и ездили по разным местам с труппой в красивых костюмах, но конюхи так жестоко обращались с нами, что мы вынуждены были убежать. Я забыл название места, где выступал цирк, но оно находилось не в одном дне ходьбы от Лондона. Какое-то время мы попрошайничали.

Наконец мой брат — его зовут Арон — получил в городе работу чистильщика ножей и вилок в закусочной. Ему сильно повезло, и он обычно приберегал какие-нибудь крохи для меня. Сейчас он меня не замечает. Дела у него идут очень хорошо. Он живет в доме большого человека на Хэрвуд-сквер, у него есть пальто с серебряными пуговицами и шляпа с золотым галуном. Он очень высокомерный, и не думаю, что станет разговаривать со мной, если увидит меня. Я в основном работаю носильщиком, но делаю любую работу, которую удается получить. Больше полугода я нищенствую. У меня нет постоянного жилья. Сплю я, где придется. Когда удача улыбается мне, у меня есть постель. Она стоит мне три пенса. В некоторых местах не любят пускать на ночлег цветных. Иногда я получаю работу на Ньюгейт-Маркет — там я ношу мясо, но это бывает нечасто. Женщины подают мне полпенса чаще, чем мужчины. Мясники называют меня «Отелло» и спрашивают, почему я убил свою жену. Я пытался попасть на корабль, но они не хотят брать меня. Я не знаю, сколько мне лет, но знаю, что, когда мы прибыли в Лондон, как раз проходила Большая выставка. Я могу поднять почти любой вес, когда немного поем. Я не люблю пиво, больше люблю ром. Я часто напивался, но никогда этого не делал, когда я сам за себя платил».

В поле моего зрения попали следующие случаи настоящей нищеты. Читатели заметят разницу в тоне, отсутствие трескучих фраз и желание подробно говорить о горестном положении тех несчастных, которые были доведены до нищенского состояния, по сравнению с искусными уловками и привычным нытьем профессионального нищего.

Я с другом стоял на углу таверны на Оксфорд-стрит, когда ко мне подошел мужчина и попросил пенни.

Я сразу же понял, что он был рабочим и занимался каким-то тяжелым трудом. У него было загорелое лицо, а его большие тяжелые руки были, безусловно, трудовыми руками. Он смотрел мне в лицо, когда говорил, и просил подаяние, держа во рту короткую трубку.

Я спросил его, не хочет ли он выпить пива.

— Спасибо, сэр, мне не так нужно пиво, как буханка хлеба за один пенс. Я ничего не ел с утра, а я уже не тот человек, каким был пятнадцать лет назад, и это чувствую.

— Не хотите ли бутерброд с сыром и пиво? — спросил я.

— Спасибо, сэр; бутерброд с сыром и пиво — спасибо, сэр; я ведь уже начинаю ощущать, что чего-то хочется.

Я задал этому человеку несколько вопросов, и он рассказал мне следующую историю:

«Я шахтер, сэр, и еще недавно работал в пяти милях от Каслтона в Дербишире. Почему я бросил эту работу? Вы хотите, чтобы я рассказал вам правду, настоящую правду? Ну, тогда я расскажу вам настоящую правду. Я напился — вы просили настоящую правду, так вот она. Я всю свою жизнь работаю шахтером и трудился на всех больших государственных заводах. Шахтером я называю любого мужчину, который может погрузить древко лопаты во что-либо, если ему не мешает вода. У меня есть жена и двое детей. Я оставил их в Каслтоне. С ними все в порядке. Я оставил им немного денег. Я добывал уголь в забое шириной всего восемнадцать дюймов. Ты лежишь на боку и делаешь киркой так. (Здесь он бросился на пол и изобразил, как шахтер орудует киркой.) Я очень часто работал под руководством молодого г-на Брунела. Он был почти таким же джентльменом, как вы, сэр, только волосы темнее. Последнее мое жалованье составляло шесть шиллингов в день. Я ожидаю, что вскоре снова буду работать, ведь я знаю много шахтеров в Лондоне и знаю, где нужны рабочие руки. Я мог бы получить постель и шиллинг сию минуту, если бы я знал, где живут мои товарищи; но сегодня, когда я добрался до того места, где они работают, они уже ушли по домам, и я не смог выяснить, в какой части Лондона они живут. Шахтеры всегда помогают друг другу, когда ищут работу. Я добывал и свинец, и медь, сэр, а также уголь и был очень хорошим работником в свое время. Мне сорок лет, и, полагаю, я слишком много работал, когда был молод. Я хорошо знаю корнуоллские рудники. Я уверен, что найду работу в течение недели, потому что меня хорошо знают многие в Ноттинг-Хилле. Одно время я работал на руднике, где давление было пятьдесят фунтов на квадратый фут. Там нужно давать себе достаточно времени на все, что ты там делаешь, — в таком месте нельзя напряженно работать. Спасибо, сэр, весьма вам благодарен».

Однажды вечером в районе Марилебон какой-то старик, продававший спички, предложил мне купить коробок. «Полпенни за коробок, сэр», — сказал он.

Я велел ему следовать за мной; с нами также пошла и какая-то старуха. Он рассказал мне следующую историю:

«Меня зовут Джон Вуд, а это моя жена. Мне шестьдесят пять лет, ей семьдесят пять — она меня на десять лет старше. Двадцать четыре года, сэр, я был владельцем магазина на этой улице. Мы живем в этом районе, но никто из нас не хочет вступать в союз: они разлучат нас, а мы хотим быть вместе все то немногое время, которое нам осталось в этом мире. Причина такого нашего состояния в том, что я открыл магазин в Вулидже, и в ту же самую неделю несколько сотен человек (не знаю точно, сколько) были уволены из арсенала и с верфи. Я потерял 350 фунтов стерлингов. После этого мы пробовали много чего, но всякий раз терпели неудачу. Это не жизнь. Вчера вечером я простоял четыре часа и получил два с половиной пенса. Мы снимаем жилье в Уордз-Билдингз и платим один шиллинг девять пенсов в неделю. У нас есть своя мебель — кровать и стол. Оба мы живем впроголодь. Это тяжело, очень тяжело. Я слаб как младенец, и моя жена тоже. Мы пытались найти какое-нибудь дело получше, но не нашли. Если бы люди, которые когда-то знали меня, оказали бы мне помощь, я мог бы купить кое-что и так зарабатывать себе на жизнь. Мы приходили к ним и просили, но они не проявили желания помочь нам. Люди не склонны оказывать помощь, сэр, когда ты беден. Я и сам был такой, но сейчас я понимаю, что заблуждался. До свидания, сэр, и спасибо вам».

В том же самом районе я увидел пожилого мужчину, который выглядел так, как будто попросил бы у меня подаяние, если бы осмелился. Я обернулся посмотреть на него и увидел, что его глаза были красны, словно он плакал, и что в его руке тряпка, которой он продолжал вытирать их. Я дал ему несколько пенсов.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он. — Благослови вас бог. Извините, сэр, но у меня больные глаза — это рожистое воспаление век, из-за них-то я и дошел до такого состояния. Я расчувствовался от вашей доброты — последнее время немного ее видел».

Он рассказал мне следующую историю:

«Я был слугой у джентльмена, сэр, но потерял место из-за рожистого воспаления век. На этой почве я помешался и провел четыре года в Бедламе (Вифлеемская королевская психиатрическая больница, основана в 1247 г. в Лондоне, в настоящее время переведена в графство Кент. — Пер.). Последнее место, где я служил, был дом сэра Х. (он назвал имя известного банкира). Сэр Х. был очень добр ко мне. Сейчас я чищу номерную табличку на его двери, за что получаю шиллинг в неделю — это все, что имею сейчас. Слуги плохо ведут себя по отношению ко мне. Сэр Х. сказал, что я могу приходить на кухню, но они никогда ничего мне не дают. Я не получаю достаточно пищи и от этого слабею. Я и так от природы слаб, и голод ухудшает мое состояние. Я снимаю жилье в Вестминстере. Плачу три пенса за ночь или восемнадцать пенсов в неделю. Со мной в комнате проживают трое таких же, как я. Иногда я держу лошадей и чищу ножи и вилки, когда мне удается получить такую работу. Но людям хочется, чтобы разную работу выполняли более молодые мужчины. Я не могу работать достаточно быстро и нервничаю оттого, что не такой ловкий. Я могу пойти в работный дом и думаю так и сделать зимой, но для меня ужасно то, что там будет ограничена моя свобода. Я бы хотел избежать его, если смогу. Моего шиллинга в неделю не хватает на плату за жилье, и мне вообще тяжело прожить. Никто не знает, чему мне приходится подвергаться. Думаю, я должен пойти, в конце концов, в работный дом. Они не очень-то добры к тебе, когда ты там. Каждый день я первым делом стараюсь раздобыть три пенса на ночлег. Я плачу за каждую ночь, а по воскресеньям у меня нечем платить. Я не знаю никакого ремесла, слуги джентльменов не умеют ничего другого. У меня было все самое лучшее, когда я служил. Благослови вас бог, сэр, и спасибо вам. Я вам очень благодарен».