Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Рассказ обыкновенного лондонского вора

Следующий рассказ мы услышали от осужденного вора, который в течение нескольких лет бродил по Лондону как уличный певец и жил в самых грязных ночлежках, разбросанных по его беднейшим районам. Он был жалким, несчастным, деградировавшим человеком со слабым интеллектом, презренное создание, которое мы нашли в дешевой ночлежке на Друри-Лейн. Он был одет в изношенные вельветовые брюки, старую коричневую куртку, черный потертый жилет, выцветший серый шейный платок, старую черную шапку и нестиранную рубашку. За несколько шиллингов он оказался вполне готов рассказать нам печальную историю своей несчастной жизни.

«Я родился в Абингдоне неподалеку от Оксфорда, где мой отец был каменщиком и владел пабом. Он умер, когда мне было четырнадцать лет. Меня отправили в школу, где меня учили читать, но не учили писать. Тогда я был уравновешенным, воспитанным мальчиком. В четырнадцать лет я пошел работать со своим дядей, который делал корзины и торговал тряпьем в Абингдоне, и жил с матерью. Там я работал три года: плел корзины и резал для них ивняк. Потом я ушел от дяди, так как у него больше не было для меня работы, и стал жить, не работая, со своей матерью. В это время я стал ходить со Скупым Джоном по ярмаркам и провел в скитаниях с ним весь сезон. Он был из Ланкашира, лет пятидесяти-шестидесяти, и у него была женщина, которая всюду ходила вместе с ним. Но не думаю, чтобы они были женаты. Это был высокий темнолицый мужчина, который торговал дешевыми товарами, будучи в этом деле весьма беспринципным человеком. Он продавал ножи, книги, канцелярские принадлежности и скобяные товары.

Когда мы ходили с одной ярмарки на другую, мы обычно останавливались у дороги и разжигали костер; мы воровали домашнюю птицу и картошку или зелень, которая была в это время года. Иногда мы путешествовали вместе с цыганами, которых иногда насчитывалось до пятидесяти — шестидесяти в таборе. Цыгане — любопытный сорт людей; они не позволят вам вступить с кем-либо из них в те или иные отношения до тех пор, пока не увидят, что вы останетесь среди них.

Я помогал Скупому Джону продавать на рынках его товары, выдавая их покупателям.

Первое, что я украл в своей жизни, была пара башмаков и носовой платок, которые я забрал у пьяного, спавшего на ярмарке в Рединге в Берксе. Он лежал в задней части ярмарочного балагана, и рядом с ним никого не было. Стоял сентябрь, смеркалось. В ярмарочный день я заложил башмаки в Виндзоре за три шиллинга и продал носовой платок за один шиллинг.

Мне было лет семнадцать, когда я отправился в путь со Скупым Джоном, и оставался с ним около тринадцати недель, а потом я ушел от него из-за ссоры, которая между нами произошла. Мне очень нравилась моя работа у него, я получал два шиллинга с фунта, и иногда у меня было от одного фунта до 25 шиллингов в неделю. Но ярмарки проводились лишь время от времени, и заработок мой был непостоянным.

Я ушел от Скупого Джона в Виндзоре и пришел в город Слау с торговцем лошадьми, и там мы расстались. Он дал мне два шиллинга за мои услуги. Потом я пришел в Лондон, где я и живу с тех самых пор в разных ночлежках. Я помню, что, когда я пришел в этот огромный город, я был сильно поражен его чудесами и каждая улица мне казалась ярмаркой. Прийдя в Лондон, я был без денег и без друзей, которые могли бы мне помочь. Я отправился в Кенсингтонский работный дом и получил место для ночлега. Около двух недель я прожил в различных работных домах Лондона. Они обычно давали своим жильцам один кусок хлеба утром, а другой вечером и предоставляли ночлег на досках, покрытых соломой.

Затем я стал лондонским уличным певцом и мог заработать в среднем от двух шиллингов до двух шиллингов и шесть пенсов за вечер. Но когда вечером шел дождь, я не получал ничего. Зимой я пел в дневное время, а летом я выходил на промысел вечером. Так я обошел много больших и маленьких улиц Лондона. Я пою в Марилебоне, Сомерс-Тауне, Кэмден-Тауне, Паддингтоне, на Уайткросс-стрит, в Сити, Хэммерсмите, на Коммершл-Роуд, в Уайтчепеле и живу в различных ночлежках. Они становятся моим домом там, где я нахожусь. Я пою разные песни, сентиментальные и смешные. Самые любимые — это «Нежная Анни», «Она надеялась на успех», «Щеголь-муж», «Брак на неделю», «Что сказала старуха» и «Джон Буль и мальчик». На протяжении многих лет я жил тем, что пел на улицах иногда один, а бывало, что с товарищем. Иногда я прошу милостыню на Риджент-стрит и Бонд-стрит «на лету», то есть я хожу за проходящими мимо людьми. Время от времени я делаю это на Оксфорд-стрит и в Холборне. Иногда я получаю от разных людей небольшую работу: вращать колесо для полировки стали и т. д., а также делать другую работу. Когда у меня наступают тяжелые времена, я ворую из карманов платки, один или с двумя товарищами. (В ходе нашего интервью мы видели, что он очень неловкий карманник.) Иногда я выхожу вместе с тем молодым темнолицым парнем, которого вы видели внизу. Он очень опытный карманник и часто был осужден за это в уголовном суде.

Много лет я прожил в дешевых ночлежках Лондона. Самая худшая, которую я когда-либо видел, находилась на Кит-стрит в Уайтчепеле лет девять назад, прежде чем ее перестроили и улучшили. В те времена много людей теснилось в нескольких комнатах, а на полу лежали голые люди всех возрастов и обоих полов; мужчины и женщины, мальчики и девочки спали вповалку. Обычным делом было увидеть спящих вместе мальчиков и девочек. Разговоров, которые они слышали, и сцен, которые проходили перед их глазами, было достаточно, чтобы отравить нравственность молодежи.

По утрам они обычно отправлялись в город в различные места; одни просили милостыню, другие воровали.

Единственными книгами, которые они читали в воскресные вечера, были «Джек Шепард», «Дик Турпин» и «Ньюгейтский календарь», которые они брали из соседних библиотек, сделав взнос в размере 1 шиллинга. Их читали с большим интересом. Жильцы ночлежки стали бы читать скорее эти, чем какие-нибудь другие книги. Я никогда не видел, чтобы кто-то из них ходил по воскресеньям в церковь. Иногда они в одиночку или по двое ходили в школу для бедных вроде той, что на Филд-Лейн недалеко от Смитфилда.

Часто случалось так, что муж уходил от жены, и она приходила в ночлежку и жила тем, что просила подаяние. В какие-то дни она собирала два или три шиллинга, а в другие не набиралось и полпенса.

Воры редко приходили в ночлежку, разве что поесть и поспать. Они питались лучше, чем попрошайки. Карманник живет лучше, чем обычный вор; и о карманнике все более высокого мнения в ночлежках и тюрьмах, чем о попрошайке.

Карманники самого низкого пошиба часто жили в этих дешевых ночлежках. Некоторые из них были молодыми парнями, а другие были мужчинами среднего возраста. Молодые карманники, если они проворны, вскоре уходят из ночлежки и снимают комнату в каком-нибудь месте вроде Сомерс-Тауна, Марилебона, Бурга, Уайтчепела или Вестминстера. Карманники, живущие в ночлежках, в большинстве своем те, кто ворует носовые платки.

Я часто видел, как мальчики в ночлежках для развлечения крали что-нибудь друг у друга из карманов; многим из них было от десяти до одиннадцати лет.

В ночлежках очень много воров. Они ходят на улицу по двое: один стоит на стреме, пока другой крадет какую-нибудь вещь, ботинки, жилет или пиджак и т. п. из магазина или с уличного прилавка. Я сам иногда выхожу с напарником и ворую пару ботинок у входа в магазин. Затем я продаю их в ломбард или какому-нибудь рабочему, проходящему мимо по улице.

Я знавал таких жильцов ночлежек, которые клали в пакет опилки, а сверху клали немного табака, чтобы прикрыть опилки с открытого конца пакета; и такой пакет они продавали прохожим как пачку табака.

Когда мне приходится туго, я иду на улицу, краду буханку хлеба в булочной и несу ее в ночлежку. Я часто воровал шелковые и батистовые платки из карманов джентльменов.

Однажды я украл серебряную табакерку из кармана пальто одного мужчины, а в другом случае я стащил из кармана книгу, в которой лежали документы и почтовые марки. Я сжег документы и продал марки за один шиллинг и шесть пенсов.

У меня никогда не было достаточно приличной одежды, чтобы пытаться красть кошельки и часы, и у меня не хватало на это духу. Я видел молодых воров, которых побуждали к кражам содержатели ночлежных домов на Кит-стрит, в Уайтчепеле и в Минте. Они спрашивали у молодых людей, принесли ли они что-нибудь, и хотели, чтобы те продавали им украденное. Обычно купля-продажа происходила по заниженной цене. В этих ночлежках некоторые жили очень хорошо, а другие голодали. Одни ели бифштексы и маринованные огурцы, яйца и бекон, пили портер и эль, курили сигары. А самые бедные выходили на улицу и покупали себе на пенни хлеба, на полпенни чаю, на столько же масла и сахара, и, возможно, у них не оставалось и половины пенса, чтобы заплатить за ночлег. Когда у них все же появляются деньги, они часто тратят их на выпивку, так что, возможно, на следующий вечер они опять голодают.

Меня приводили в полицейский участок Бэгниг-Уэллз за кражу кварты спиртного и носового платка, а в участок на Вайн-стрит меня привели за кражу двух шиллингов и шести пенсов у пьяной, но прилично одетой женщины. Я взял деньги из ее ладони, а полицейский заметил это, побежал за мной и схватил меня. Но женщина отказалась предъявлять мне обвинение, и меня отпустили. Меня также приводили в полицейский суд в Марилебоне за попрошайничество.

В ночлежке, в которой сейчас живу, я чувствую себя комфортно. Мы проводим вечера, рассказывая друг другу всякие истории и беседуя о своих скитаниях, а еще мы играем в такие игры, как «найди тапок». Я часто испытывал сильную нужду, что заставляло меня воровать, чтобы раздобыть себе средства на жизнь».