Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

После этого я завоевал доверие и в течение нескольких недель считался самым ловким в нашей маленькой шайке: я не пропускал ни одного прибывшего катера и в каждом случае добывал один-два платка. За это время мы привыкли тратить деньги на сладости и фрукты и часто по вечерам ходили в театр «Виктория», бар «Боуэр» и в другие места. Когда мы выходили на улицу в двенадцать или полдвенадцатого ночи, мы снова возвращались в свои подворотни и спали в тюремном фургоне. Такую жизнь я вел до января 1841 года.

В течение этого месяца к нам приходили несколько мужчин. Я не знал, но потом услышал, что это Ларри приводил их, чтобы они понаблюдали за мной, так как он рассказывал им о моей ловкости у «хвоста», то есть при кражах из боковых карманов пальто у мужчин. Эти люди, бывало, делали мне подарки. Казалось, они не совсем мною довольны, так как они не говорили мне, чего они хотят, и не высказывали свое мнение. Где-то в середине месяца меня поймал за руку господин, у которого я украл платок. Меня отвели в полицейский участок на Боу-стрит, и я получил два месяца отсидки в Вестминстерском исправительном доме.

Я вышел из него в марте. Когда я оказался за воротами тюрьмы, я увидел, что меня ожидает кэб и двое мужчин, которые раньше часто приносили мне подарки и разговаривали со мной. Они спросили меня, не хочу ли я поехать с ними, и посадили меня в кэб. Я хотел поехать хоть куда-нибудь, чтобы исправиться, и отправился с ними на Флауэр-энд-Дин-стрит, Брик-Лейн, Уайтчепел. Они привезли меня в свой собственный дом. Один из них жил на первом этаже этого дома, а другой на втором. Оба они жили с женщинами, и вскоре я узнал, что не так давно у этих людей был мальчик, но он был сослан на каторгу. Но тогда я этого не знал. Они дали мне много еды и одну из женщин по имени Эмили, вымыли и отчистили меня. Я получил новую одежду. В течение трех дней меня не просили делать что-либо, но все это время они беседовали со мной о том, чтобы я присоединился к ним и забыл про мальчиков в Адельфи, а также о том, чтобы я перешел на кражи из дамских карманов.

Сначала я подумал, что это странно, но потом обнаружил, что легче залезать в дамский карман, чем в мужской, по следующей причине: большее количество людей работают вместе, и мальчик окружен более старшими товарищами, прикрывающими его от глаз прохожих; кроме того, это приносит больший доход.

В субботу в компании трех человек я отправился на прогулку от Флауэр-энд-Дин-стрит вдоль Чипсайда. Это были молодые люди в возрасте от девятнадцати до двадцати пяти лет, одетые по моде. Я был одет в костюм, подаренный мне после выхода из тюрьмы: касторовую шляпу, черную куртку и такие же брюки, а также на мне был черный шелковый галстук и шейный платок — то есть я был одет как сын джентльмена. Мы зашли в кондитерскую на Сент-Полз-Черчъярд около половины второго и взяли себе пирожных. А мои спутники наблюдали за женщинами, входящими в магазин, до тех пор, пока, наконец, не последовали за одной из них на улицу, взяв меня с собой.

Так как это был мой первый опыт, связанный с кражей у женщин, я полагаю, что они и сами очень нервничали. Но они хорошо натаскали меня в течение двух-трех дней после моего выхода из тюрьмы. Они стояли напротив меня, когда Эмили ходила взад и вперед, а я практиковался на ее кармане, вытаскивая из него то женский кошелек на застежке под названием «портмоне», то другие предметы. Таким образом, я имел некоторое представление о том, чего от меня ожидают. Один молодой человек шел впереди меня, другой от меня по правую руку, а третий сзади; женщина находилась от меня с левой стороны. Я «провентилировал» (то есть прощупал) ее карман, когда она остановилась у витрины торговца трикотажными изделиями; тогда же я вытащил у нее кошелек и передал одному из молодых людей, и мы немедленно пошли в дом на Гилтспур-стрит. Там мы рассмотрели содержимое кошелька. Кажется, в нем лежал соверен и 17 шиллингов, не могу сейчас утверждать, сколько именно. Кошелек мы, как обычно, выбросили и пошли вниз по Ньюгейт-стрит в Чип-сайд. Там мы вскоре раздобыли еще четыре кошелька и в пять часов пошли домой. Я помню, как они хвалили меня потом в тот вечер дома за мою сноровку.

По-моему, мы больше не выходили на дело до вторника, а в этот и на следующий день у нас был хороший улов: он составил около 19 фунтов каждому. Воры всегда позволяют мальчику увидеть, что находится в кошельке, и дают ему его долю, равную с остальными, потому что он действует исключительно под их прикрытием. Если они теряют мальчика, они не могут ничего делать, пока не найдут себе другого. На свою долю, которая составила около 19 фунтов, я купил себе серебряные часы и золотую цепочку. Приблизительно в это же время я купил себе пальто и носил его на левой руке, чтобы прикрывать свои движения.

Несколько недель спустя мы пошли в Суррейские сады, где я украл кошельки у двух женщин. В одном из них было несколько французских монет и кольцо, о котором позднее появилось объявление в газете, что оно было либо потеряно, либо украдено в этом саду. В тот раз у нас был хороший улов, и мы подумывали о том, чтобы пойти туда еще раз, когда меня поймали на Флит-стрит. У моих сообщников не было возможности помочь мне, хотя они перепробовали все, чтобы дать мне скрыться. Они не могли сделать это, не навлекая на себя слишком больших подозрений. Мне дали три месяца заключения в тюрьме на Бридж-стрит, Блэкфрайарз.

Это случилось незадолго до Рождества 1840 года. В заключении я не питался тюремной едой, а получал хорошее питание благодаря доброте своих товарищей на воле, которые подкупали тюремных надзирателей. На завтрак у меня был чай, хлеб с маслом и часто холодное мясо. Мясо и всевозможные кондитерские изделия присылали мне из столовой, находившейся за пределами тюрьмы, и мне разрешали бодрствовать до более позднего часа, чем другим заключенным. В течение трех месяцев, которые я провел в тюрьме, я научился курить, так как мне передавали сигары.

Когда я вышел на волю, мы часто ходили в театры, и я не раз добывал по шесть-семь дамских кошельков в задней части лож при выходе из них. Это было время, когда огромной популярностью пользовались пантомимы. К женщине легче залезть в карман, если с ней несколько детей, которые отвлекают ее внимание, нежели к женщине, которая пришла одна.

Мы выходили на дело раз или два в неделю, иногда сидели дома целую неделю и делали вылазку в воскресенье. Я часто таскал кошельки, спускаясь по ступеням у церкви в Спитлфилдзе. Думаю, я делал это сотни раз. Эта церковь находилась неподалеку от нас, и до нее было легко добираться.

Мы ходили в музей мадам Тюссо на Бейкер-стрит, и там нам сопутствовала удача. Тогда мы нанимали рессорную двуколку, чтобы ездить на Эпсомские скачки (проводятся ежегодно с 1730 года на ипподроме «Эпсом-Даунс» в мае — июне; главные из них Дерби и Оукс. — Пер.), но женщин с собой не брали.

Обычно меня использовали больше на улице, чем в местах развлечений. Все очень боялись, что там может появиться мой отец или кто-нибудь из моих друзей и увидеть меня там.

Когда я был на Эпсомских скачках, вскоре после окончания скачек Дерби, я был вынужден против своей воли заняться двумя дамами, которые входили в экипаж. И они меня «засекли». Тут же поднялся крик, но меня увели двое моих товарищей. Третий оказался у них на пути и задержал их. Его взяли по подозрению в краже, судили, и он получил четыре месяца тюрьмы.

Я остался с другими людьми, и мы нашли еще одного на его место. Когда срок его заключения истек, мои товарищи поехали его встречать, и он в течение какого-то времени после этого не выходил на дело — почти две недели. Потом мы стали ходить на дело и были более или менее удачливы. Один из наших людей тяжело заболел и умер в Бромптонской больнице. Как и другие парни, которые отвлекали внимание при совершении кражи, он обычно хорошо одевался и хорошо выглядел. Главной его работой было охранять меня и вытаскивать из затруднительного положения, так как я был стержнем нашей шайки.

Приблизительно в это время, насколько я помню, когда мне было тринадцать лет и два месяца, я впервые стал содержать женщину. Мы занимали меблированные комнаты. Она была высокой, худой, изящной девушкой лет пятнадцати, с очень приятной внешностью. Я часто дурно обращался с ней, бил. Она терпеливо сносила все это, пока я не зашел слишком далеко, и в конце концов летом 1844 года она бросила меня. В течение того времени, что она была со мной, — а это длилось девять или десять месяцев, — мне очень везло, у меня всегда в кармане было двадцать — тридцать фунтов, и у нее столько же. Я модно одевался, у меня были золотые часы и золотой футляр для них.

Все это время я был связан с этими людьми и, как обычно, ходил на Чипсайд, церковный двор Сент-Полз и Флит-стрит. В конце 1844 года меня арестовали за попытку обокрасть женщину на Сент-Мартин-Лейн, неподалеку от Бен-Контса. Обвинение против меня выдвинул Сити, и я получил шесть месяцев заключения в тюрьме Тотхилл-Филдз.

Это было мое первое длительное тюремное заключение. Сначала я месяц пробыл в Тотхилл-Филдз а затем три месяца в городской тюрьме в Блэкфрайарз, где у меня было много привилегий, и я не так чувствовал неволю. Режим тишины был очень строгим, а так как я был очень своенравным, я часто подвергался наказаниям. Это возымело на меня такое действие, что последние шесть недель своего заключения я провел в лазарете. Мои сообщники пришли меня встречать, когда истек срок моего заключения, и я снова поехал с ними к ним домой.

В течение того времени, что я был в тюрьме, они взяли другого мальчика. Но они сказали, что охотно откажутся от него или передадут его каким-нибудь другим людям. Однако я сказал, что они могут оставить его. У меня была другая причина расстаться с ними. Когда я попал в тюрьму, у меня было имущество, стоившее кучу денег. Выйдя на свободу, я обнаружил, что они продали его и так и не отдали мне деньги. Они сделали вид, что деньги были потрачены на мою защиту в суде, но я знал, что это лишь отговорка.

До того как я попал в тюрьму, моя девушка ушла от меня, что положило начало моим несчастьям.

После этого я больше не ходил на дело с теми ребятами. У меня было немного денег, а в одном пабе я познакомился с двумя мужчинами, которые жили на Грэвел-Лейн, Рэтклиффское шоссе. Я пошел с ними и начал обчищать карманы женщин, но в другой части города. Мы отправлялись на Уайтчепел и Коммершл-Роуд. Я не проработал с ними и шести недель, как меня снова арестовали. Судили меня на площади Олд-Арбор, и я получил три месяца тюрьмы с отбытием наказания в Колдбат-Филдз. Если я считал, что в Тотхилл-Филдз было плохо, то я нашел еще гораздо худшее место.

Когда я вышел на волю, меня никто не встретил, и я решил, что буду работать один. Приблизительно в этот период я и начал красть мужские часы.

Первые часы я украл из кармана селянина в Смитфилде в рыночный день. Это были серебряные часы, которые мы называли «сковородкой». У них не было футляра, только старая цепочка и замок. Они принесли мне около восемнадцати шиллингов. Я снял один из замков, который был золотым, и он принес мне столько же, сколько и часы, если не больше. Я продал их человеку, с которым я познакомился на Филд-Лейн, где я сначала снимал жилье после ухода из кофейни, когда я только приехал в Лондон, и где хозяйка оставляла меня ночевать бесплатно несколько раз. Я возместил ей небольшую сумму, которая ей причиталась, за ее доброту ко мне.