Сестра Керри - английский и русский параллельные тексты

At last he was admitted, and, having eaten, came away, almost angered because of his pains in getting it.

Наконец впустили и его. Он поел, но ушел обозленный тем, что кусок хлеба доставался таким мучительным путем.

At eleven o'clock of another evening, perhaps two weeks later, he was at the midnight offering of a loaf — waiting patiently.

Недели две спустя он стоял в полуночной очереди у магазина Флейшмана и терпеливо ждал выдачи хлеба.

It had been an unfortunate day with him, but now he took his fate with a touch of philosophy.

Это был неудачный для Г ерствуда день, но теперь он относился к своему положению философски.

If he could secure no supper, or was hungry late in the evening, here was a place he could come.

Когда ему не удавалось добыть чего-нибудь на ужин и его мучил голод, он мог прийти сюда.

A few minutes before twelve, a great box of bread was pushed out, and exactly on the hour a portly, round-faced German took position by it, calling

За несколько минут до двенадцати из магазина вынесли огромную корзину с хлебом, и в полночь, минута в минуту, полный, круглый булочник стал у дверей и крикнул:

"Ready."

— Подходи!

The whole line at once moved forward each taking his loaf in turn and going his separate way.

Очередь тотчас двинулась вперед. Каждый брал булку и уходил.

On this occasion, the ex-manager ate his as he went plodding the dark streets in silence to his bed.

На этот раз Г ерствуд съел свой хлеб еще на ходу, пока, еле волоча ноги, брел по темным улицам к месту своего ночлега.

By January he had about concluded that the game was up with him.

Когда наступил январь, Г ерствуд уже решил было, что все его ставки биты.

Life had always seemed a precious thing, but now constant want and weakened vitality had made the charms of earth rather dull and inconspicuous.

Раньше жизнь была чем-то драгоценным, но постоянная нужда и упадок сил сделали в его глазах земные блага тусклыми и малозначащими.

Several times, when fortune pressed most harshly, he thought he would end his troubles; but with a change of weather, or the arrival of a quarter or a dime, his mood would change, and he would wait.

Несколько раз, когда судьба трепала его особенно жестоко, он уже подумывал, что пора положить всему конец. Но лишь только прояснялась погода или случалось раздобыть десять, а то и двадцать пять центов, настроение Герствуда менялось. Тогда он говорил себе, что еще поживет.

Each day he would find some old paper lying about and look into it, to see if there was any trace of Carrie, but all summer and fall he had looked in vain.

Каждый день Г ерствуд поднимал брошенную кем-нибудь газету и просматривал ее, надеясь узнать что-нибудь о Керри. Но прошли лето и осень, а он все еще не нашел ее следов.

Then he noticed that his eyes were beginning to hurt him, and this ailment rapidly increased until, in the dark chambers of the lodgings he frequented, he did not attempt to read.

Потом он стал замечать, что у него побаливают глаза. Боль быстро усиливалась, и он уже не пытался читать в полутемных комнатах ночлежки.

Bad and irregular eating was weakening every function of his body. The one recourse left him was to doze when a place offered and he could get the money to occupy it.

Плохое питание расшатало весь его организм: оставалось только одно — спать, когда была возможность найти пристанище.

He was beginning to find, in his wretched clothing and meagre state of body, that people took him for a chronic type of bum and beggar.

Из-за жалких отрепьев и ужасной худобы Герствуда уже принимали за профессионального бродягу и нищего.

Police hustled him along, restaurant and lodginghouse keepers turned him out promptly the moment he had his due; pedestrians waved him off.

Полиция преследовала его, владельцы баров и ночлежек гнали прочь, а пешеходы отмахивались от него, как от назойливой мухи.

He found it more and more difficult to get anything from anybody.

Получить милостыню становилось все труднее и труднее.

At last he admitted to himself that the game was up.

Наконец Г ерствуд пришел к убеждению, что игра проиграна.

It was after a long series of appeals to pedestrians, in which he had been refused and refused — every one hastening from contact.

Эта мысль завладела им после того, как прохожие один за другим отказывались ему подать — все от него отшатывались.

"Give me a little something, will you, mister?" he said to the last one.

— Не поможете ли вы мне, сэр? — сделал он последнюю попытку.

"For God's sake, do; I'm starving."

— Я умираю с голоду.

"Aw, get out," said the man, who happened to be a common type himself.

— А ну тебя! Пошел прочь! — ответил прохожий.

"You're no good. I'll give you nawthin'."

— Стану я помогать всякому отребью!

Hurstwood put his hands, red from cold, down in his pockets.

Г ерствуд засунул в карманы покрасневшие от холода руки.

Tears came into his eyes.

Слезы выступили у него на глазах.

"That's right," he said;

"Это верно, — сказал он себе.

"I'm no good now.

— Я теперь отребье!

I was all right.

Когда-то я чего-то стоил.

I had money.

Тогда у меня были деньги.

I'm going to quit this," and, with death in his heart, he started down toward the Bowery.

Что ж, пора это кончать!" И с мыслью о смерти он направился к Бауэри.

People had turned on the gas before and died; why shouldn't he?

"Сколько людей лишали себя жизни, — думал он. — Стоит лишь открыть газ — и все кончено. Что мешает и мне так поступить?"

He remembered a lodginghouse where there were little, close rooms, with gas-jets in them, almost pre-arranged, he thought, for what he wanted to do, which rented for fifteen cents.

Ему вспомнился ночлежный дом, где за пятнадцать центов сдавались отдельные комнатки-клетушки с газовыми рожками. Казалось, они самой судьбой предназначены были для той цели, которую он поставил перед собой.

Then he remembered that he had no fifteen cents.

Но вдруг Герствуд вспомнил, что у него нет пятнадцати центов.

On the way he met a comfortable-looking gentleman, coming, clean-shaven, out of a fine barber shop.

По дороге ему попался упитанный, чисто выбритый джентльмен, который только что вышел из парикмахерской.

"Would you mind giving me a little something?" he asked this man boldly.

— Сэр, будьте так добры, подайте мне что-нибудь, — обратился к нему Герствуд.

The gentleman looked him over and fished for a dime.

Джентльмен оглядел его с головы до ног и стал рыться в кармане в поисках монетки в десять центов.

Nothing but quarters were in his pocket.

Но там оказались только монеты по пятнадцать центов.

"Here," he said, handing him one, to be rid of him. "Be off, now."

— Возьми, — сказал он, чтобы отделаться от попрошайки, — и проваливай!

Hurstwood moved on, wondering.

Герствуд задумчиво продолжал свой путь.

The sight of the large, bright coin pleased him a little.

Вид большой блестящей монеты доставил ему удовольствие.

He remembered that he was hungry and that he could get a bed for ten cents.

Он вспомнил, что с утра ничего не ел, а ночлег можно было найти и за десять центов.

With this, the idea of death passed, for the time being, out of his mind.

Мысль о смерти временно отступила на задний план.

It was only when he could get nothing but insults that death seemed worth while.

Лишь в те дни, когда он не встречал ничего, кроме оскорблений, смерть казалась ему заманчивой.

One day, in the middle of the winter, the sharpest spell of the season set in.

Однажды в середине зимы ударили лютые морозы.

It broke grey and cold in the first day, and on the second snowed.

Первый день был серый и холодный, на второй повалил снег.

Poor luck pursuing him, he had secured but ten cents by nightfall, and this he had spent for food.

Герствуду не везло: ему удалось раздобыть только десять центов, которые он истратил на еду.

At evening he found himself at the Boulevard and Sixty-seventh Street, where he finally turned his face Bowery-ward.

Вечером он очутился на бульваре у Шестьдесят седьмой улицы и оттуда повернул в сторону Бауэри.

Especially fatigued because of the wandering propensity which had seized him in the morning, he now half dragged his wet feet, shuffling the soles upon the sidewalk.

Днем какая-то непонятная жажда скитаний гнала Герствуда все вперед, и он так устал, что теперь едва волочил ноги, шаркая мокрыми подошвами.

An old, thin coat was turned up about his red ears — his cracked derby hat was pulled down until it turned them outward. His hands were in his pockets.

Он поднял воротник старого пиджака, на голове у него был какой-то потрескавшийся котелок, нахлобученный так низко, что оттопыривались красные уши, а руки он засунул глубоко в карманы.

"I'll just go down Broadway," he said to himself.

"Надо сходить на Бродвей!" — почему-то решил он.

When he reached Forty-second Street, the fire signs were already blazing brightly.

Близ Сорок второй улицы уже ярко пылали электрические рекламы.

Crowds were hastening to dine.

Толпы людей спешили в рестораны.

Through bright windows, at every corner, might be seen gay companies in luxuriant restaurants.

Сквозь ярко освещенные окна роскошных кафе видны были веселые компании.

There were coaches and crowded cable cars.

Повсюду мчались экипажи и переполненные вагоны трамвая.

In his weary and hungry state, he should never have come here.

Лучше бы ему, усталому и голодному, не приходить сюда.

The contrast was too sharp.

Слишком уж разителен был контраст.

Even he was recalled keenly to better things.

Даже в его затуманенной памяти встали видения лучших дней.

"What's the use?" he thought.

"К чему тянуть еще? — пронеслось у него в голове.

"It's all up with me.

— Я человек конченый.

I'll quit this."

Довольно!"

People turned to look after him, so uncouth was his shambling figure.

Люди оборачивались и дивились его необычайно жалкому и грязному виду.

Several officers followed him with their eyes, to see that he did not beg of anybody.

Полисмены провожали его взглядами, следя за тем, чтобы он не приставал к прохожим.

Once he paused in an aimless, incoherent sort of way and looked through the windows of an imposing restaurant, before which blazed a fire sign, and through the large, plate windows of which could be seen the red and gold decorations, the palms, the white napery, and shining glassware, and, above all, the comfortable crowd.

Случайно и бессознательно он остановился у окна большого ресторана с ярко светящейся вывеской. За зеркальным стеклом виднелись пальмы, белоснежные скатерти, сверкающие серебро и хрусталь. И за столиками — веселая толпа.

Weak as his mind had become, his hunger was sharp enough to show the importance of this.

Как ни ослабел рассудок Г ерствуда, голод все же сильно давал себя знать.

He stopped stock still, his frayed trousers soaking in the slush, and peered foolishly in.

Бедняга застыл на месте; бахрома его рваных брюк впитывала в себя грязь с панели.

"Eat," he mumbled.

— Ешьте! — пробормотал он.

"That's right, eat.

— Правильно: ешьте!

Nobody else wants any."

Другим не нужно!

Then his voice dropped even lower, and his mind half lost the fancy it had.

Затем его голос упал до шепота, и он пробормотал, уже забыв то, о чем только что думал:

"It's mighty cold," he said.

— Здорово холодно!

"Awful cold."

Дьявольски холодно!

At Broadway and Thirty-ninth Street was blazing, in incandescent fire, Carrie's name.

На углу Бродвея и Тридцать девятой улицы пылали выведенные электрическими лампочками слова:

"Carrie Madenda," it read, "and the Casino Company."

"Керри Маденда".

All the wet, snowy sidewalk was bright with this radiated fire.

Под этой рекламой искрился занесенный снегом тротуар.

It was so bright that it attracted Hurstwood's gaze.

Яркий свет привлек внимание Герствуда.

He looked up, and then at a large, gilt-framed posterboard, on which was a fine lithograph of Carrie, lifesize.

Он поднял глаза и в огромной золоченой раме увидел афишу, где Керри была изображена во весь рост.

Hurstwood gazed at it a moment, snuffling and hunching one shoulder, as if something were scratching him.

Герствуд с минуту поглядел на афишу, шмыгая носом и передергивая плечом, как будто оно у него чесалось.

He was so run down, however, that his mind was not exactly clear.

Он был так измучен, что плохо соображал. — Это ты! — произнес он наконец, обращаясь к изображению. — Я был недостаточно хорош для тебя, а? Он стоял, пытаясь думать связно, но это было уже почти невозможно для него. — У нее денег сколько угодно, — продолжал он. — Пусть она и мне даст немного! Он направился к боковому входу, но тотчас забыл, что собирался сделать, и остановился, глубоко засунув руки в карманы. Вдруг он вспомнил. Вход для артистов! Вот что ему нужно!

He approached that entrance and went in.

Он подошел к двери и открыл ее.

"Well?" said the attendant, staring at him.

— Тебе чего? — окликнул его швейцар.

Seeing him pause, he went over and shoved him.

Герствуд не двигался с места; тогда швейцар стал его выталкивать.

"Get out of here," he said.

— Пошел вон отсюда!

"I want to see Miss Madenda," he said.

— Я хочу видеть мисс Маденда, — сказал Герствуд.

"You do, eh?" the other said, almost tickled at the spectacle.

— Вот как? — насмешливо протянул швейцар, потешаясь над ним.

"Get out of here," and he shoved him again. Hurstwood had no strength to resist.

— Убирайся-ка отсюда поскорей! Он снова подтолкнул Г ерствуда к выходу, а у того не было сил, чтобы сопротивляться.

"I want to see Miss Madenda," he tried to explain, even as he was being hustled away.