Сестра Керри - английский и русский параллельные тексты

None were fat.

Полных не было вовсе.

There was a face in the thick of the collection which was as white as drained veal. There was another red as brick.

У одного лицо было совсем бескровное, у другого — красное, как кирпич.

Some came with thin, rounded shoulders, others with wooden legs, still others with frames so lean that clothes only flapped about them.

У того были худые, сутулые плечи, этот ковылял на деревянной ноге, третий был живой скелет, на котором болталась одежда.

There were great ears, swollen noses, thick lips, and, above all, red, blood-shot eyes.

Повсюду виднелись большие уши, распухшие носы, потрескавшиеся губы и налитые кровью глаза.

Not a normal, healthy face in the whole mass; not a straight figure; not a straightforward, steady glance.

Во всей этой массе — ни одного нормального, здорового лица, ни одной прямой фигуры, никого, чей взгляд не блуждал бы.

In the drive of the wind and sleet they pushed in on one another.

Под напором ветра и мокрого снега они спотыкались, напирая друг на друга.

There were wrists, unprotected by coat or pocket, which were red with cold.

Мелькали отмороженные, красные кулаки.

There were ears, half covered by every conceivable semblance of a hat, which still looked stiff and bitten.

У некоторых — жалкое подобие шляпы, отнюдь не защищавшей посиневших ушей.

In the snow they shifted, now one foot, now another, almost rocking in unison.

Переминаясь с ноги на ногу, эти люди раскачивались в каком-то жутком ритме.

With the growth of the crowd about the door came a murmur. It was not conversation, but a running comment directed at any one in general. It contained oaths and slang phrases.

По мере того как толпа возле двери росла, все чаще и чаще слышались ропот и брань, направленные против кого придется:

"By damn, I wish they'd hurry up."

— Будь они прокляты! Хоть бы поторопились открыть!

"Look at the copper watchin'."

— Посмотрите на фараона! Не спускает с нас глаз.

"Maybe it ain't winter, nuther!"

— Может, они думают, что теперь лето?

"I wisht I was in Sing Sing."

— Лучше бы сидеть сейчас в Синг-Синге[7].

Now a sharper lash of wind cut down and they huddled closer.

Внезапно налетел особенно сильный порыв холодного ветра, и бездомные сгрудились теснее.

It was an edging, shifting, pushing throng.

Толпа колыхалась, двигалась, толкаясь.

There was no anger, no pleading, no threatening words.

Тут не было ни злости, ни жалоб, ни угроз.

It was all sullen endurance, unlightened by either wit or good fellowship.

Их мрачное, терпеливое ожидание не облегчалось шуткой или чувством взаимного доброжелательства.

A carriage went jingling by with some reclining figure in it.

Мимо проехала карета, в которой, удобно откинувшись, сидел какой-то джентльмен.

One of the men nearest the door saw it.

Один из бедняков, стоявший у самой двери, обратил на него внимание остальных:

"Look at the bloke ridin'."

— Взгляните-ка на этого молодчика!

"He ain't so cold."

— Ему-то не холодно! — отозвался другой.

"Eh, eh, eh!" yelled another, the carriage having long since passed out of hearing.

— Гей! Гей! Гей! — закричал третий, хотя карета давно уже промчалась.

Little by little the night crept on.

Понемногу надвигалась ночь.

Along the walk a crowd turned out on its way home.

Прохожие спешили домой.

Men and shop-girls went by with quick steps.

Торопливо проходили мимо клерки и продавщицы.

The cross-town cars began to be crowded.

Проезжали переполненные трамваи.

The gas lamps were blazing, and every window bloomed ruddy with a steady flame.

Ярко горели газовые фонари. В домах ровным красноватым светом засветились окна.

Still the crowd hung about the door, unwavering.

Толпа несчастных, голодных людей все еще стояла у двери.

"Ain't they ever goin' to open up?" queried a hoarse voice, suggestively.

— Что ж, они никогда не откроют, что ли? — раздался чей-то хриплый голос.

This seemed to renew the general interest in the closed door, and many gazed in that direction.

Это замечание, казалось, вновь пробудило у всех интерес к закрытой двери.

They looked at it as dumb brutes look, as dogs paw and whine and study the knob.

Они глядели на нее совсем как собаки, которые скулят и царапают дверную ручку.

They shifted and blinked and muttered, now a curse, now a comment.

Они ежились, моргали, и время от времени слышались то возглас, то грубая брань.

Still they waited and still the snow whirled and cut them with biting flakes. On the old hats and peaked shoulders it was piling. It gathered in little heaps and curves and no one brushed it off.

Они все ждали, а снег, кружась, все бил им в лицо колючими хлопьями, скоплялся на старых шляпах и костлявых плечах.

In the centre of the crowd the warmth and steam melted it, and water trickled off hat rims and down noses, which the owners could not reach to scratch. On the outer rim the piles remained unmelted. Hurstwood, who could not get in the centre, stood with head lowered to the weather and bent his form.

В центре толпы тепло человеческих тел и пар от дыхания растопляли снег, и вода капала с ободков шляп на озябшие носы; но Герствуду не удалось пробраться в середину, и он, понурив голову и сгорбившись, стоял с краю.

A light appeared through the transom overhead.

В фрамуге над дверью зажегся свет.

It sent a thrill of possibility through the watchers. There was a murmur of recognition.

Толпа встрепенулась и заволновалась в ожидании.

At last the bars grated inside and the crowd pricked up its ears.

Наконец болты внутри заскрипели, и все насторожились.

Footsteps shuffled within and it murmured again. Some one called:

Послышалось шарканье ног, раздался оклик:

"Slow up there, now," and then the door opened.

— Эй вы, не напирать! Дверь открылась.

It was push and jam for a minute, with grim, beast silence to prove its quality, and then it melted inward, like logs floating, and disappeared.

В течение минуты в жутком животном молчании протискивались внутрь человеческие тела.

There were wet hats and wet shoulders, a cold, shrunken, disgruntled mass, pouring in between bleak walls.

Двигались мокрые шляпы, мокрые плечи, озябшая, рыхлая, хрипло дышащая масса людей ползла между голыми стенами. Затем толпа исчезла, растворившись, словно туман над водой.

It was just six o'clock and there was supper in every hurrying pedestrian's face.

Было ровно шесть часов. На лицах всех прохожих было написано слово "обед".

And yet no supper was provided here — nothing but beds.

Но здесь не было и помину об обеде — ничего, кроме коек.

Hurstwood laid down his fifteen cents and crept off with weary steps to his allotted room.

Герствуд заплатил пятнадцать центов и устало поплелся в отведенную ему клетушку.

It was a dingy affair — wooden, dusty, hard.

Это была грязная, пыльная каморка с дощатыми стенами.

A small gas-jet furnished sufficient light for so rueful a corner.

Маленький газовый рожок освещал убогий приют.

"Hm!" he said, clearing his throat and locking the door.

— Кхе! — откашлялся Г ерствуд и запер дверь на ключ.

Now he began leisurely to take off his clothes, but stopped first with his coat, and tucked it along the crack under the door.

Он начал, не торопясь, раздеваться. Сняв рваный пиджак, он законопатил им большую щель под дверью.

His vest he arranged in the same place.

Жилет послужил для той же цели.

His old wet, cracked hat he laid softly upon the table.

Старый, мокрый, растрескавшийся котелок он положил на стол.

Then he pulled off his shoes and lay down.

Затем снял башмаки и прилег.

It seemed as if he thought a while, for now he arose and turned the gas out, standing calmly in the blackness, hidden from view.

Потом, как будто вспомнив о чем-то, Герствуд встал, завернул газ и постоял спокойно во мраке.

After a few moments, in which he reviewed nothing, but merely hesitated, he turned the gas on again, but applied no match.

Он выждал минуту, ни о чем не думая, а просто колеблясь, потом снова открыл кран, но не поднес спички к рожку.

Even then he stood there, hidden wholly in that kindness which is night, while the uprising fumes filled the room.

Так он стоял, окутанный милосердным мраком, а газ быстро наполнял комнату.

When the odour reached his nostrils, he quit his attitude and fumbled for the bed.

Когда отвратительный запах достиг обоняния Герствуда, он ощупью нашел койку и опустился на нее.

"What's the use?" he said, weakly, as he stretched himself to rest.

— Стоит ли продолжать? — чуть слышно пробормотал он и растянулся во всю длину.

And now Carrie had attained that which in the beginning seemed life's object, or, at least, such fraction of it as human beings ever attain of their original desires.

Наконец-то Керри достигла того, что вначале казалось ей целью жизни или, по крайней мере, венцом человеческих желаний.

She could look about on her gowns and carriage, her furniture and bank account.

Она могла любоваться своими нарядами и собственным экипажем, своей обстановкой и счетом в банке.

Friends there were, as the world takes it — those who would bow and smile in acknowledgment of her success.

Были у нее друзья — те, кого у нас принято называть этим словом, то есть люди, готовые склоняться перед нею и улыбаться в знак признания ее успеха.

For these she had once craved.

Обо всем этом она когда-то мечтала.

Applause there was, and publicity — once far off, essential things, but now grown trivial and indifferent.

Было вдоволь и аплодисментов и хвалебных рецензий. Когда эти спутники славы были еще далеки, они казались ей чем-то очень важным и нужным; теперь они стали будничными и потеряли в ее глазах всякий интерес.

Beauty also — her type of loveliness — and yet she was lonely.

Она обладала красотой, своеобразным обаянием и все же была очень одинока.

In her rocking-chair she sat, when not otherwise engaged — singing and dreaming.

В свободные часы она сидела в качалке, напевая и предаваясь мечтам.

Thus in life there is ever the intellectual and the emotional nature — the mind that reasons, and the mind that feels.

В жизни всегда встречаются натуры интеллектуальные и эмоциональные — личности рассуждающие и личности чувствующие.

Of one come the men of action — generals and statesmen; of the other, the poets and dreamers — artists all.

Из числа первых выходят люди действия — полководцы и государственные деятели, из числа вторых — поэты и мечтатели, служители искусства.

As harps in the wind, the latter respond to every breath of fancy, voicing in their moods all the ebb and flow of the ideal.

Как эоловы арфы откликаются на легчайшее дуновение ветра, так их фантазия отражает все изменения и колебания в мире идеального.

Man has not yet comprehended the dreamer any more than he has the ideal.

Человечество еще не поняло мечтателя, как не поняло еще и сущности этого идеального.

For him the laws and morals of the world are unduly severe.

Для мечтателя законы и требования житейской морали слишком строги.

Ever hearkening to the sound of beauty, straining for the flash of its distant wings, he watches to follow, wearying his feet in travelling.

Вечно прислушиваясь к зову красоты, чутко внимая взмаху ее далеких крыльев, он готов следовать за ней, пока в долгом пути ему не откажут ноги.

So watched Carrie, so followed, rocking and singing.

Так вот прислушивалась и Керри, так и она мысленно шла за красотой, напевая в своей качалке.

And it must be remembered that reason had little part in this.

Надо помнить, что выбор того или иного решения в жизни она всегда делала бессознательно.

Chicago dawning, she saw the city offering more of loveliness than she had ever known, and instinctively, by force of her moods alone, clung to it.

Когда Чикаго впервые смутно обрисовался перед нею, ей казалось, что город сулит ей неизведанные радости, и она инстинктивно, поддавшись влечению своей натуры, ухватилась за него.

In fine raiment and elegant surroundings, men seemed to be contented. Hence, she drew near these things.

Люди, изящно одетые, живущие в комфорте, казались ей счастливцами, и потому ее потянуло к такой жизни.

Chicago, New York; Drouet, Hurstwood; the world of fashion and the world of stage — these were but incidents.

Чикаго и Нью-Йорк; Друэ и Герствуд; мир роскоши и мир сцены — все это были лишь эпизоды.

Not them, but that which they represented, she longed for.

Не к ним, а к той жизни, которую они, по ее мнению, олицетворяли, влекло ее.

Time proved the representation false.

Время показало, что ее представления были ложны.

Oh, the tangle of human life!

О, путаница человеческой жизни!

How dimly as yet we see.

Как еще смутно понимаем мы многое!

Here was Carrie, in the beginning poor, unsophisticated. emotional; responding with desire to everything most lovely in life, yet finding herself turned as by a wall.

Вот Керри совсем юная — бедная, неискушенная, полная эмоций. Ей хочется всего, что есть приятного в жизни, но она наталкивается на глухую стену.

Laws to say:

Закон сказал бы:

"Be allured, if you will, by everything lovely, but draw not nigh unless by righteousness."

"Прельщайся, если хочешь, приятными вещами, но не приближайся к ним иначе как честным путем!"

Convention to say:

Приличие сказало бы:

"You shall not better your situation save by honest labour."

"Не добивайся житейских благ иначе как честным трудом!"

If honest labour be unremunerative and difficult to endure; if it be the long, long road which never reaches beauty, but wearies the feet and the heart; if the drag to follow beauty be such that one abandons the admired way, taking rather the despised path leading to her dreams quickly, who shall cast the first stone?

Но если честный труд скудно оплачивается и изнуряет; если этот путь так длинен, что красоты никогда не достигнешь, только утомишь ноги и сердце; если тяга к красоте так сильна, что человек сходит с прямого пути и ищет дорогу, быстрее приводящую его к предмету мечтаний, — кто первый бросит в него камень?