Младшая сестра

«Баджи пришла!»

Бале нет еще семи лет, но он чувствует себя настоящим мужчиной.

Отворив входную дверь, он складывает ладони рупором и кричит наверх:

— Эй, женщины!

Ана-ханум, Фатьма и Ругя высовываются из окон галереи.

— Баджи? Баджи!

— Баджи пришла!

Сунув в рот Бале конфету, Баджи входит во двор. Все как прежде: сточная яма, мусорный ящик у входа, зеленая низкая дверь подвала с треугольным оконцем.

Все рады гостье. Скука, что ли, одолела всех без Баджи? Или просто опротивело целый день грызться между собой и хочется повидать свежего человека? Девчонка, что ни говори, умела потешить и развеселить. В сущности, не так уж плоха была она — среди бедных родственников бывают хуже.

Гостью забрасывают вопросами. Она отвечает степенно, неторопливо, как и надлежит отвечать настоящей гостье, а не бедной родственнице-служанке.

Что она ест? Как готовит? О, ест она вкусно, готовит хорошо — плов, нити, долма, пирожки…

— Этому ты у меня научилась! — самодовольно отмечает Ана-ханум.

Баджи снисходительно кивает: возможно!

Сколько денег дает ей муж на базар! Щедро дает, даже не считает!

— Конечно, деньги у него легкие, — замечает Ана-ханум со вздохом и мысленно добавляет: «Не то, что Шамси».

Баджи пропускает замечание мимо ушей: не стоит на эту тему говорить.

Бьет ли ее муж? Нет, не бьет.

— А подарки дарит? — любопытствует Фатьма.

— Разумеется, дарит… Вот!.. — Баджи протягивает руки с браслетами и кольцами: пусть позавидуют мамаша и дочка!

— А любит он тебя? — испытующе спрашивает Ругя.

Ана-ханум бросает на Ругя гневный взгляд: одно у нее в голове, у этой гусеницы, — любовь!

Баджи смущается:

— Говорит, что любит!.. Вот на днях взял он меня с собой в театр…

— В театр? — в один голос восклицают женщины. Уж не ослышались ли они? Не путает ли девчонка? Или, быть может, просто завралась?

— В театр, конечно! — подтверждает Баджи таким тоном, точно речь идет о чем-то привычном, повседневном.

— Неужели была там, где опера? — спрашивает Ругя, желая щегольнуть необычным словцом. Об опере Ругя слышала от одной русской соседки. Хорошо бы туда попасть! Впрочем, Ругя понимает, что об этом нелепо даже мечтать.

Баджи с достоинством подтверждает:

— В опере!

— Театр — это дом, где продажные бабы поют песни и пляшут перед мужчинами, — изрекает Ана-ханум.

— Ты ошибаешься, Ана-ханум, — возражает Баджи с видом превосходства: после посещения «Лейли и Меджнун» она считает себя знатоком театра.

— Какая же порядочная мусульманка станет танцевать перед чужими мужчинами? — настаивает Ана-ханум. — Вот несколько лет назад приезжала сюда из Тифлиса некая Шевкет и стала петь перед мужчинами в театре — будь он проклят! Ну, конечно, добрые мусульмане заставили закрыть такой театр, чтобы наши дочери от этой женщины не взяли дурного примера. Ее счастье, что уехала вовремя, — собирались закидать ее камнями.

— Танцуют-то в театре вовсе не мусульманки, а русские и армянки, — поправляет Баджи; это сообщил ей Теймур, когда на сцену вышли танцовщицы.

— Порядочные русские женщины или армянки тоже не станут кривляться перед чужими мужчинами, как базарные плясуны, — с уверенностью заявляет Ана-ханум. — А те, которых ты видела, так они за свое пение и пляски получают плату, и, значит, они и есть продажные.

Баджи вспоминает Петровскую площадь, колечко, которое хотел подарить ей за танцы красноармеец.

— А разве порядочным женщинам иной раз за пение или за танцы не дарят деньги или подарки — на свадьбах, скажем, или на праздниках? — говорит она.

— Это совсем другое дело!

— Какая разница?

Ана-ханум пытается объяснить.

— Да бросьте вы этот глупый спор! — прерывает ее Ругя. — Ты, Баджи, лучше расскажи, как там все происходит.

— Да, да, расскажи! — подхватывает Фатьма.

Ана-ханум сама падка до зрелищ. Шайтан с ними. В конце концов, продажные или порядочные эти танцовщицы, пусть в самом деле девчонка расскажет, как там все происходило.

— И правда, Баджи, повесели нас! — восклицает она.

«Повеселить?»

Баджи самой хочется поделиться впечатлениями от театра, похвастать перед женщинами, но она помнит, что дала себе слово не выполнять подобных требований Ана-ханум. Правда, Ана-ханум сейчас не приказывает ей, а только просит, а по своей воле почему бы ей, Баджи, не повеселить их? И Баджи интригующим тоном спрашивает:

— Хотите знать, что я видела в театре?

— Хотим, Баджи, золотце, миленькая, расскажи! — наперебой восклицают женщины.

— Ну, ладно, так и быть! — снисходит Баджи, польщенная упрашиваниями. — Садитесь сюда! — приказывает она.

Женщины усаживаются полукругом на указанное место. Баджи устраивает в углу комнаты нечто вроде сцены, используя в качестве занавеса свою чадру.

«Па какие глупости новую чадру портит!» — возмущается Ана-ханум, но высказаться вслух не решается: чего доброго, обидится девчонка и ничего не покажет.

— Слушайте! — торжественно объявляет Баджи из-за занавеса. — Смотрите!

Занавес отдергивается, и перед зрителями предстает Лейли.

Слух у Баджи отличный, она легко воспроизводит мелодию, слышанную в театре. А голос? Актер в театре пел громче, искусней, но разве может мужчина петь так, как поет о любви женщина? Разве может он играть влюбленную девушку? Баджи воображает, что она Лейли и любит Меджнуна, что она разлучена с любимым. Высоким нежным голосом поет Баджи печальную песню Лейли.

В глазах женщин — слезы. Даже Бала о чем-то загрустил.

Ах, Баджи, Баджи! До чего хорошо поет! Ай, шайтан ловкий, до чего хорошо играет!.. Все искренне хвалят Баджи, наперебой угощают ее вкусными вещами.

Окрыленная успехом, Баджи предлагает:

— Хотите, я вам расскажу одну интересную историю?

Разумеется, все хотят.

Жестикулируя, блестя глазами, повышая и понижая голос, Баджи рассказывает сюжет «Кавказского пленника». Все настолько увлечены, что появление Шамси не прерывает рассказа. Окончив, Баджи опускает глаза и ждет суждения слушателей. Женщины вопросительно поглядывают на Шамси и, в свою очередь, ждут, пока выскажется глава семьи.

Шамси собирается с мыслями.

— Откуда ты это знаешь? — спрашивает он наконец.

— Сама придумала! — отвечает Баджи, не моргнув глазом.

Все удивленно ахают: сама?!.

— Интересная история! — говорит Шамси снисходительно. — Но лучше бы не про русского офицера рассказывать, а про турецкого или персидского: неприлично как-то получается — черкешенка, мусульманка, и любит русского… А в остальном — хорошо! Молодец, Баджи! Не ожидал я от тебя…

Баджи сдерживает улыбку.

«Вот дурак старый! А сам же ругал и бил меня за эту книгу!»

Женщины с неподдельным восторгом поддакивают главе семьи:

— Молодец, Баджи! Ох, молодец!..

«И вы тоже дуры! — усмехается Баджи. — Из-за этой самой книги лаяли на меня как собаки!..»

Не слишком ли сурова Баджи к своим слушателям? Не слишком ли вскружил ей голову успех? Ведь рассказ-то им всем, что ни говори, поправился!

Каждую пятницу приходит Баджи в дом Шамси в гости к женщинам, и каждый раз ее просят, чтоб она спела им печальную песню Лейли — о любви и разлуке, и Баджи не заставляет упрашивать себя и каждый раз, пропев песню, видит на глазах у женщин слезы.