Младшая сестра

Всматриваясь в дочь

Всматриваясь в новорожденную, Баджи пытается найти в ней знакомые черты.

У кого такие глаза? У кого такой нос, рот? Нелегко это определить, глядя на красное сморщенное личико, на крохотное барахтающееся тельце с первородным пушком на плечиках.

А Баджи хочется, чтоб ее дочь была красивой — как Сара, какой та была до болезни. Чтоб глаза у нее были голубые, волосы светлые — как у Саши. И чтоб она была стройной и гибкой — как ее мать.

Многого хочет мать, когда она любящим взором смотрит на свою дочь!

Многого! Но больше всего Баджи хочет, чтоб ее дочь была счастливой.

Вот в прежние времена говаривали: «Лучше быть счастливой в конце, чем в начале». Может быть, это и было правильно в ту жестокую пору, когда женское счастье было редким даром судьбы, его не хватало на всю жизнь и хотелось сберечь под старость. Но теперь — теперь мать хочет видеть свою дочь счастливой с колыбели: незачем женское счастье откладывать впрок!

— Она должна быть сытой с первых дней своей жизни! — шепчет Баджи, отдавая губам дочери свою грудь, отяжелевшую от молока.

«Она не будет спать на полу, на грязной подстилке, как спали всю свою жизнь ее прабабка и бабка и как пятнадцать лет своей жизни спала я сама», — размышляет Баджи, присматриваясь в витринах магазина к нарядным детским коляскам, кроваткам.

«Она должна быть здоровой!» — решает Баджи, неся малютку на осмотр в детскую консультацию.

И Баджи задумывается о судьбе своих четырех сестер, дочерях Дадаша и Сары. Зачем пришли они в этот мир, ради чего? Чтоб болеть невесть какой болезнью и, не успев сделать первого шага, умереть? А сама Сара? Не спасли ее ни гадалки, ни красная ленточка муллы Ибрагима за сорок копеек, ни камень на могиле Укеймы-хатун, дочери восьмого имама Ризы, в старом селении Шихово, за морским мысом…

Все, что делается в квартире костюмерши, связано теперь с маленькой Нинель.

Кюбра-хала стирает пеленки в новом белом эмалированном тазу. Натэлла Георгиевна торопится сшить из обрезков материи красивое теплое одеяльце, несмотря на то, что стоит еще жаркое лето. В комнате раскрыты окна, но Саше, чтоб выкурить папиросу, приходится выходить на галерею, натыкаться головой на белье, развешанное на веревке. От этого не избавлены и многочисленные гости, являющиеся поздравить счастливую мать.

Из театра прислали поздравительную телеграмму и цветы, Спасибо всем, кто принял в этом участие!

Все поздравляют счастливую мать. Однако находятся люди, считающие нужным намекнуть, а то и прямо сказать, что дочь — это все же не сын. При этом они пускают в ход обветшалые поговорки, прославляющие преимущества сына.

У Баджи в таких случаях наготове ответ:

— Вы забыли другие пословицы — хотя бы эту: одна удачная дочь лучше семи неудачных сыновей!

Пусть посмеет кто-нибудь усомниться, что Нинель будет удачной!

И Баджи обрывает разговор…

Мир расколот теперь в глазах Баджи на две половины — на то, что приносит дочери пользу, и на то, что идет той во вред. Это относится ко всему — к еде, к вещам, к погоде.

Это относится и к людям: случайного прохожего, бросившего на ее дочь ласковый взгляд, Баджи готова считать другом, а близкого человека, заговорившего слишком громко, когда ее дочь спит, — врагом.

Свою дочь Баджи никому не доверяет, со всех сторон ползут на нее страхи, что ребенка уронят, ненароком задушат подушкой, утопят, купая в тазу, простудят на сквозняке.

Много мук приходится женщине претерпеть, прежде чем принесет она в мир этот теплый комок жизни. Нелегко выносить его в чреве, еще трудней произвести на свет, а затем вырастить из него человека, — как же матери не думать о нем днем и ночью!

— Ты, Баджи, — сумасшедшая мать! — нередко слышит Баджи от окружающих и никак не поймет, чего в этих словах больше — удивления, одобрения, насмешки?

— Да! — отвечает она самодовольно. — Сумасшедшая!

Нет для нее сейчас более лестной похвалы.

Днем и ночью чутко прислушивается Баджи к дыханию маленькой Нинель.

Почему так тихо? Баджи охватывает ужас: ее дочка умерла! Но вот раздается младенческий плач, снова Баджи в волнении, но теперь уже в радостном: ора переменить пеленки, кормить!

— Цветочек ты мой! Роза! Спелый сладкий инжир! — шепчет Баджи по-азербайджански, всматриваясь в дочь.

— Солнышко! Рыбка моя! Голубка! — вторит она сама себе по-русски, беря малютку на руки, прижимая к своей груди, целуя.

Каких только ласковых слов не находит Баджи для своей маленькой дочки Нинель! И какое, оказывается, их множество и в том и в другом языке! Почему не знала она их прежде? Где таились они?