Младшая сестра

Хабибулла

Отец Хабибуллы, Бахрам-бек, часто рассказывал сыну, что род их восходит к древнейшим властительным фамилиям Азербайджана.

Но в ту пору, когда Бахрам-бек с гордостью повествовал мальчику Хабибулле о величии предков, сам он был не более, чем «хурда-бек» — обедневший малоземельный помещик.

Одержимый манией величия, Бахрам-бек жестоко притеснял и обирал крестьян, находился с ними в непрестанной тяжбе из-за спорных участков, из-за права на воду, из-за всевозможных видов податей. Однажды в разгар полевых работ он закрыл принадлежащие ему оросительные каналы и дождался того, что крестьяне взбунтовались, захватили землю и, пригрозив убить, заставили его покинуть родные места. Угроза была серьезная — немало помещиков, обращавшихся с крестьянами подобно Бахрам-беку, были убиты. На чужбине Бахрам-бек заболел и умер.

Хабибулла в то время был воспитанником елисаветпольской гимназии. Опеку над несовершеннолетним взял на себя брат умершего. Он продолжал тяжбу с крестьянами, быстро высудил землю, прибрал к рукам наследство и столь же быстро проиграл его в карты, оставив опекаемого племянника без средств. Юноше едва удалось окончить гимназию.

Некоторое время Хабибулла скитался по родственникам и по соседям-помещикам, оказывавшим ему гостеприимство как сыну Бахрам-бека. Но вскоре Хабибулла понял, что, лишенный земли и денег, не имея возможности вести тот образ жизни, какой ведут состоятельные соседи, он невольно опускается до положения приживальщика. Кое-кто из родственников намекнул ему на это в весьма грубой форме.

Хабибулле было двадцать лет, он был горяч. Бекское высокомерие, воспитанное в нем отцом, заставило Хабибуллу тотчас ответить на оскорбление еще более резко и покинуть родные места. Одна, видно, судьба была у отца и сына!

Хабибулла решил ехать в Баку, где, рассказывали, люди за одну ночь становятся богачами, стоит лишь земле захотеть осчастливить человека, выбросив из своих недр нефтяной фонтан. Быть может, и ему посчастливится на этой новой земле? Уезжал Хабибулла со злым сердцем, затаив обиду на беков, которым не простил оскорблений, и ненависть к крестьянам, которых считал своими врагами.

Молодой человек, прибывший в Баку, был честолюбив. Он мечтал о деньгах и особенно о власти. Мечтал, вернувшись на родину, посмеяться над своими оскорбителями, отомстить убийцам отца, вырвать свое добро из рук разорителей и врагов. Он обладал некоторыми способностями, и они казались ему залогом осуществления его честолюбивых планов. Однако, как это часто бывает с честолюбцами, он был непрактичен. За десять с лишним лет, прожитых в Баку, он не только не разбогател, не приобрел власти, но даже не смог создать себе сколько-нибудь сносного существования и пребывал в постоянных поисках куска хлеба.

Труд он презирал и не был к нему приспособлен. Приходилось довольствоваться случайными заработками. Бойкое перо, которым он снискал себе известность еще в гимназии, он теперь время от времени использовал в местных газетах, выступая в качестве светского хроникера. Это давало ему возможность общаться с богачами, нередко с филантропами из Исмаилие, стремившимися огласить на страницах газет круглые суммы своих пожертвований, чтоб обеспечить себе уважение в глазах общества, кредит в деловом мире и славное место в саду аллаха. И так получилось, что если прежде судьба толкала Хабибуллу на путь приживальщика, то здесь, в Баку, она заставляла его прислуживать богачам-нефтепромышленникам, домовладельцам, судовладельцам, коммерсантам. С годами юношеская горячность Хабибуллы поостыла, бекское высокомерие было обито городскими богачами, он научился многое пропускать мимо ушей.

С виду Хабибулла стал смиренен, но всякий заглянувший к нему в душу, увидел бы, что честолюбие его не погасло. Часто Хабибулла с горечью думал, что будь Бахрам-бек жив и не случись этой беды с оросительными каналами, вся жизнь его пошла бы по иному руслу, спокойному и широкому.

По окончании гимназии он был бы послан отцом в Петербург или в Москву в университет. Так поступали обычно со своими сыновьями соседи-помещики, такие же, как Бахрам-бек. В университете он отдался бы наукам — приятно блистать в обществе знаниями. Он не такой чудак, как этот инженер Азизбеков из городской думы: с каким трудом удалось этому сыну каменщика поступить в Петербургский технологический институт, а он тотчас связался со студенческими революционными кружками, организовал демонстрацию из-за самоубийства какой-то студентки, заключенной в Петропавловскую крепость, и был дважды арестован… О нет, он, Хабибулла, не участвовал бы в беспорядках, не походил бы на тех азербайджанцев из бедных семей, к которым судьба в кои-то веки оказывалась милостива, открыв и для них двери высшего учебного заведения, и которые искушали судьбу, больше ссорясь с полицией, нежели занимаясь науками. Его, Хабибуллу, не арестовывали бы, не исключали, он бы с легкостью окончил университет.

Он стал бы юристом, судейским чиновником, может быть прокурором. Таков был путь тех, кого заботливые отцы отправляли в Петербург или в Москву учиться. Успех на новом пути пришел бы скоро — разве не отличался он еще в гимназии умением красиво и убедительно говорить? Какая карьера открылась бы перед ним! Кто знает, быть может, он стал бы депутатом Государственной думы от одной из восточных губерний Закавказского края. Разве он имел меньше данных, чем те, кто уверенно двигался по этим путям, шаг за шагом достигая цели? Разве он не был таким же беком, как и они?

Хабибулла считал, что он создан, чтоб управлять, повелевать своим народом, который, в представлении Хабибуллы, состоял из темной, невежественной массы — конечно, за исключением избранных, вроде него. Ведь он — бек. Само это слово означает у тюркских народов правитель, властитель. Именно беки, считал Хабибулла, созданы историей для того, чтобы управлять, повелевать. Его самолюбию льстило, когда к его имени прибавлялось это короткое «бек», подчеркивающее высокое происхождение обладателя имени. Его гордость бывала ущемлена, когда его именовали просто — Хабибулла. Хабибулла-бек! — это звучало совсем иначе, чем простонародное Хабибулла. Он, впрочем, надеялся на лучшие времена и порой, вдохновляясь своими сладостными мечтами, забывал, что он не только не властительный бек, но даже не хурда-бек, каким был его отец, а жалкий неудачник, снимающий в качестве квартиранта комнатку в семье мелкого русского чиновника.

Несколько лет назад к чиновнику этому явился Шамси с просьбой составить исковое заявление в суд. Хозяин оказался больным, и помочь просителю вы-звался квартирант. Шамси доверился Хабибулле — как-никак единоверец и спустя месяц получил по решению суда деньги, которые почти не рассчитывал получить. Вскоре в подобном же случае Шамси сам обратился к Хабибулле, и тот провел это новое дело столь же успешно. Шамси проникся к Хабибулле нежностью — он всегда проникался нежностью к людям, приносившим ему прибыль.

— Легкая у тебя рука! — сказал тогда Шамси одобрительно.

С этого дня он стал давать Хабибулле различные поручения.

Хабибулла подыскивал для Шамси выгодных покупателей, ездил на товарную станцию принимать и отправлять товары. Хабибулла писал для Шамси прошения и разные другие деловые письма: в городскую управу — о выдаче патента и предоставлении льгот; в военное ведомство — с предложением шерсти; в суд — с жалобой на должников-неплателыциков. Он выполнял попеременно роль маклера, приказчика, секретаря. Жалованья он не получал: Шамси предпочитал отделываться единовременными подачками — постоянные служащие, считал Шамси, обворовывают хозяев. Впрочем, Хабибулла выполнял все поручения под неусыпным контролем Шамси — у бедняка, считал Шамси, одно на уме: как бы обмануть богатого. Шамси был к Хабибулле несправедлив: в денежных расчетах тот не проявлял особой жадности и настойчивости, и Шамси не упускал случая пользоваться этим с выгодой для себя.

Мало-помалу Хабибулла завоевал доверие Шамси, стал ему необходим.

Кое-чего, правда, Хабибулла не умел делать, как ни старался Шамси обучить его: не умел заводить дружбу с овцеводами, не умел скупать шерсть на стойбищах и ковры в селениях у ковроделов, не умел торговаться с покупателями. Зато он нередко давал правильные общие указания насчет того, когда можно ждать повышения или падения цен, какой товар вдруг понадобится всем людям и, исчезнув с рынка, станет цениться на вес золота; какой, напротив, завалив рынок, станет дешевле ветра. Указания эти, если приложена была к ним торговая сметка, приносили в итоге немалую прибыль Шамси. И так повелось, что Шамси не принимал ни одного важного делового решения, не посоветовавшись предварительно с Хабибуллой.

Войдя в доверие к Шамси, Хабибулла стал давать советы не только деловые, но и в области семейной и личной жизни. Наряду с Абдул-Фатахом появился у Шамси второй друг.

Лишь им двоим — почтенному мулле хаджи Абдул-Фатаху и Хабибулле — доверял Шамси свои дела и мысли. Доверял, конечно, постольку, поскольку вообще разумно доверять людям, — недаром ведь говорится: если ты сам не сберег своей тайны, как же ты хочешь, чтобы ее сберег другой?