Младшая сестра

Пусть видят!

В дверь номера постучались.

Баджи взглянула на вошедшего — высокого мужчину в военном — и ахнула:

— Яков Григорьевич!

— Он самый! — козырнув и широко улыбаясь, ответил Королев.

На нем был новый китель. На груди — колодка орденских ленточек. Новая фуражка. До блеска начищенные сапоги.

Пять лет прошло с тех пор, как Баджи видела Королева в последний раз, по он не показался ей постаревшим. Он не был похож на того исхудавшего, бледного, озабоченного человека, каким сохранился в ее памяти с дней блокады. Выглядел доктор сейчас, пожалуй, даже моложе, чем тогда. Вот только волосы, прежде темные и густые, засеребрились и поредели.

Не так-то просто было сразу найти нужные слова, и Баджи задала первый попавшийся вопрос:

— Давно вы в Москве?

— Прибыл сегодня утром.

— Надолго?

— На несколько дней.

— По делу или в отпуск?

— По делу… Если угодно…

Странный ответ! И Баджи вдруг почувствовала, что приезд его связан с нею.

— А как вы узнали, что я в Москве? — спросила она, стараясь скрыть волнение.

— Прочел в газетах о гастролях вашего театра.

Напрасно, значит, она хитрила перед ним и перед собой, умалчивая в письмах, что скоро будет в Москве. Хорошо хоть, что удержалась и не дала о себе знать из Москвы.

— А то, что я здесь, в этой гостинице?..

— Ну, это несложно узнать, сами понимаете.

Пять лет не виделись они, у них было о чем поговорить. Но без конца звонил телефон: чей-то настойчивый женский голос не верил, что предыдущий жилец из этого номера выехал; то и дело заглядывали к ней товарищи актеры из соседних номеров — в этот вечер не было спектакля.

— Это мой ленинградский начальник по госпиталю, полковник медицинской службы Королев Яков Григорьевич, — торопливо знакомила Баджи, и вошедший, с любопытством оглядев гостя, не задерживался.

Не постучавшись, сунулась в дверь Телли, — пора в коктейль-холл! — но тут же нерешительно остановилась у порога.

— Извини, Баджи-джан… — понимающе промолвила она, ускользая.

Баджи в ответ чуть покраснела.

— Может быть, спустимся в ресторан? — предложил Королев.

— Как прикажете, товарищ полковник медицинской службы! — Она быстро собралась, накинула на голову легкий светлый шарф. Но, спускаясь по лестнице, забеспокоилась: — А вдруг там наши, увидят?.. Неудобно как-то…

Королев улыбнулся: актриса, свободный человек, зрелая женщина, и тут же — «увидят», «неудобно…». Впрочем, это даже хорошо!

— Пойдемте в другое место…

Они пришли в ресторан в стороне от гостиницы, и Баджи почувствовала себя спокойнее. Но в ярком свете люстр, на виду у всех, вдвоем с мужчиной, она все же испытывала неловкость и подумала: странно, ей уже за сорок, а она впервые в ресторане с чужим мужчиной.

Украдкой вглядываясь в Королева, невольно думая о проведенных вместе днях блокады, она мысленно поправила себя:

«Нет, не с чужим!»

Королев заказал обильный ужин,

— Это в компенсацию за те голодные дни! — весело заявил он. — А пить что будем?

— Я не пью, вы знаете. А себе закажите что нравится.

— Триста граммов водки?

— Хватит и половины!

Они сошлись на двухстах.

— Привыкли вы, что ли, к этому за время войны? — В тоне Баджи Королев уловил осуждение и вместе с тем заботу, заставившие его виновато ответить:

— Да нет, просто так, в ознаменование нашей встречи… А вы? Неужели так ничего и не выпьете со своим ленинградским товарищем? — Королев сделал обиженное лицо. — Ну хоть немного вина! — Видя, что Баджи заколебалась, он хитро прищурился: — Азербайджанского!

Баджи рассмеялась.

— Вы, оказывается, не только врач, но и дипломат! И, вдобавок, нечестный: играете на национальных чувствах!

— Приходится!..

Они не притронулись и к половине заказанного, — кто в состоянии все это одолеть!

Королев взялся за папиросу.

— Я тоже хочу… — Баджи протянула руку, но, встретив укоризненный взгляд, напомнила: — Было время, вы говорили, что солдат без курева — не боец. Или вы уже не считаете меня солдатом?

— Не забывайте: я не только дипломат, но и врач! А вы что — неужели с тех пор пристрастились?

— Как говорили у нас в госпитале: балуюсь при случае.

Они закурили. И сизые зыбкие дымки, соединившись над ними, вернули их к тем суровым дням, расположили к разговору.

Они вспомнили товарищей по госпиталю, раненых — Самиха Ахмедова, Багдасаряна, Клюшкина. Кое о ком Баджи уже знала из писем Королева, о других узнала только сейчас.

— Ну, теперь, кажется, вы все знаете о наших! — завершил Королев.

— Об одном забыли: вы ведь еще ничего не рассказали о себе!

Лицо Королева потемнело:

— У меня все то же…

Баджи не стала расспрашивать, но он заговорил сам:

— Я дважды ездил в Белоруссию, разузнал… Немцы расстреляли всех… В самом начале войны… Жену… Дочку… Тещу…

Королев говорил медленно, четко выговаривая каждое слово. Баджи слушала молча. Да и чем могла она утешить этого человека, потерявшего всех своих близких? Слова сочувствия, приходившие ей на ум, казались пошлыми, неутешающими.

— Почему вы не написали мне об этом? — спросила она наконец.

— У вас хватало своего…

«Да, хватало…» Баджи вспомнила о Саше и приуныла.

— Теперь Минск усиленно отстраивается, — услышала она, как сквозь сон, и подумала:

«Он находит в себе силы не растравлять раны».

— Живые должны жить, — в ответ ее мыслям произнес Королев. — Так ведь?

Баджи грустно улыбнулась: так говорят теперь многие, подчас так говорит и она сама. Но сейчас ей показалось, что за этими его словами скрывается особый смысл.

— Трудно, Яков Григорьевич, зачеркнуть лучшую часть своей жизни, своей молодости, часть себя, — сказала она.

— Кому, как не мне, понять вас?

«А мне вас…» — подумала она.

Королев взял у Баджи погасший окурок, кинул в пепельницу, потом осторожно накрыл руку Баджи своей рукой.

«Никогда не были мы с ним так близки…» — подумала Баджи, и вдруг ее охватил стыд: неужели они забыли тех, кого любили и кого уже никогда не увидят? Нет, нет! Раны тех, кто остался в живых, не зажили, они кровоточат. Но война позади, живых призывает жизнь, и они идут ей навстречу. Что в этом плохого?

— А как ваша Нинелька? — спросил Королев.

— Она уже не Нинелька, а Нинель Александровна! — делая важный вид, ответила Баджи. — Она у нас теперь серьезная дама — недавно вышла замуж.

— Нинелька — замужем? — воскликнул Королев. Он представил себе бледную худенькую девочку, какой запомнил ее. И снова тень набежала на его лицо: будь его дочка жива, она тоже теперь, быть может, обрела бы свое счастье. Ведь они были однолетки…

Словно отгадав его мысли, Баджи заговорила о том, как много ей пришлось пережить из-за замужества Нинель.

Но Королев уже овладел собой. Допив рюмку, он вдруг предложил:

— Давайте, Баджи, потанцуем!

«Только что говорили о погибших, и вдруг — танцевать…»

— Я уже забыла, как это делается.

— Сейчас мы вспомним! — Королев решительно встал.

В проходе между столиками было тесно, танцующие то и дело задевали друг друга, но Баджи не чувствовала тесноты. Так приятно было впервые после многих лет ощущать мужскую сильную руку, уверенно ведущую ее.

А Королев думал о том, как правильно он поступил, отпросившись у начальства на пять дней в Москву — по личным делам…

Был поздний вечер, когда они покинули ресторан.

Многолюдный шумный город, казалось, уже позабыл о войне и дышал полной грудью. Нерушимо стояли древние стены Кремля, неугасимо горели алые звезды на его башнях. И предвестие чего-то большого, радостного коснулось сердца Баджи.

Но подходя к гостинице, к тугой стеклянной двери, Баджи вдруг вздохнула: сейчас они простятся, расстанутся — она снова будет одна.

— Я провожу вас, — сказал Королев.

В вестибюле, проходя мимо зеркала, Баджи замедлила шаг. Ее новое платье, впервые надетое в этот вечер, делало ее стройной и показалось ей красивым. Светлый шарф выделял темные волосы и смуглое, оживленное лицо. Радуясь, она подумала, что на вид ей далеко до сорока — тридцать пять, ну, тридцать шесть, не больше.

Когда они поднимались по лестнице, до них донеслись из ресторана приглушенные звуки оркестра.

— Пойдемте туда! — неожиданно шепнула Баджи, коснувшись руки Королева. Встретив его удивленный взгляд, дивясь самой себе, она с блеском в глазах добавила: — Я хочу еще вина и танцевать!

— А вдруг там ваши?

Баджи махнула рукой:

— Пусть видят!

Смеяться и танцевать! Быть вместе со своими, вместе с ним!

Сердце, упрятанное в тюрьму, ею же самой сооруженную, вдруг вырвалось из неволи. А кто может справиться с сердцем, которое обрело свободу?