Младшая сестра

Добыча нефти

Приветливо светит апрельское солнце на Апшероне, в Баку, но никогда еще не светило оно столь приветливо, как в этот апрель.

Так, во всяком случае, казалось рабочим на промыслах и на заводах, красноармейцам в казармах, морякам на пароходах и на военных кораблях. Так казалось Юнусу и Газанфару, Араму и Саше Филиппову и тете Марии.

Едва отгремели победные выстрелы мартовской схватки — развернулись новые события и дела. Комитет революционной обороны распустил ненавистную городскую думу, до последних дней во всем противодействовавшую Бакинскому совету. Нефтепромышленники, банки, торгово-промышленные общества были обложены налогом в пятьдесят миллионов рублей для нужд Красной Армии и в помощь бедноте, пострадавшей во время мартовских событий; получить эту сумму из цепких рук хозяев оказалось, правда, нелегко, но арест пяти представителей видных нефтепромышленных фирм возымел должное действие. Закрыты были антисоветские газеты, началась решительная борьба против всех, сеющих национальную рознь.

И рабочие, красноармейцы, моряки, все люди труда с радостью поняли: наконец Бакинский совет стал полновластным хозяином города.

Да, советская власть в Баку явно установилась, и создан был новый высший орган власти — Бакинский Совет Народных Комиссаров. В него вошли: Степан Шаумян — в качестве председателя и комиссара но внешним делам, Мешади Азизбеков — в качестве губернского комиссара, Джапаридзе, Фиолетов и другие испытанные большевики-бакинцы.

Апрель в этом году был действительно хорош, и тем досаднее было Юнусу, что больная нога приковала его к постели и позволяла видеть солнце только через запыленное окно: ушиб оказался серьезным, и врач настрого приказал лежать в постели.

Лежать?.. Попробуй-ка улежи спокойно в постели в такой апрель, когда тебе восемнадцать лет и когда такие дела творятся за окном! Особенно томительно это было днем, когда обитатели казармы находились на работе и приходилось коротать время в одиночестве. Впрочем, у многих и днем находилась свободная минута, чтоб навестить больного товарища.

Находился свободный часок и у Розанны и Сато, чтобы принести Юнусу обед. Не так уж он был вкусен, этот обед, — путь от хлебного Северного Кавказа, обычно снабжавшего Баку продуктами питания, был отрезан дагестанскими контрреволюционерами, и продовольственное положение города с каждым днем становилось трудней, но Юнусу этот обед казался праздничным: белая чистая скатерка, аккуратно нарезанный хлеб, умелые женские руки…

В один из апрельских вечеров в казарму для бессемейных пришел Арам.

Два дня назад Арама избрали в промыслово-заводский комитет «Апшерона» — подобные комитеты создавались теперь на всех предприятиях нефтяной промышленности для рабочего контроля над деятельностью промыслов и заводов, — и члены комитета обходили промысел, заглядывая во все уголки, присматриваясь к работе.

Вечер был теплый, ясный, обитатели казармы разошлись подышать свежим воздухом, и в помещении оставались, кроме Юнуса, только тарталыцик-ардебилец и Рагим, отдыхавшие на своих койках.

— Привет, товарищи! — поздоровался Арам, входя, и, задержавшись подле койки Юнуса, спросил его с дружеским участием: — Ну, герой, как твоя ножка?

Юнус смущенно отмахнулся: какой там герой — героями были другие! Посмотреть только, как вели себя Мамед Мамедъяров или Микоян, а Фиолетова не останавливало далее его слабое здоровье! Посмотреть, как дрался Газанфар, — особенно когда он выскочил из-за баррикады, закричал: «За власть Советов!» — и кинулся на штурм крепостных стен. Они вот в самом деле герои!.. А он, Юнус… Да если говорить начистоту, то он даже сплоховал: не хватило ума глядеть в оба, когда шел по уличкам Крепости, и заработал от мусаватиста карнизом по ноге. Герой!.. Быть может, Арам называет его так в насмешку, не без зависти, — ведь все-таки он, Юнус, побывал в самой гуще схватки? Нет! Надо думать, Арам просто дружески шутит.

— Из-за этой вот самой ножки я тебя еще не поздравил с избранием в комитет, — с досадой произнес Юнус, кивнув на свою забинтованную ногу. — Теперь — сердечно поздравляю!

— Спасибо, — ответил Арам, — спасибо!.. Только заслуга в этом не моя, а самих апшеронцев, что доверяют нам, большевикам, и выбирают во все комиссии и комитеты. — Арам присел на табуретку подле койки Юнуса и вытащил из кармана трубку и кисет.

Оглядев помещение казармы, освещенное тусклой лампочкой, он заметил:

— Неуютно вы здесь живете, друзья!

— А как здесь жить уютно? — спросил Юнус удивленно. — Пол — каменный, от форсунки — копоть, из разбитых окон — пыль.

Но Арам, покачивая головой, твердил:

— Неуютно, друзья, неуютно!

Юнусу стало обидно: немало труда отдавали он и его товарищи, чтобы привести помещение в порядок, а вот подите же — неуютно!

— Ну, и ты, Арам Христофорович, не в ханском дворце проживаешь! — сказал он усмехаясь.

— Все-таки…

— Когда буду иметь такую жену, как тетя Розанна, и такую дочку, как твоя Сато, — тоже буду жить уютней.

— Дай-то бог! А пока… — Арам снова оглядел помещение казармы и решительно завершил: — Пока все же надо заставить администрацию сделать ремонт — выбелить стены и потолок, покрасить рамы, вставить стекла, покрыть пол досками.

— Против этого ничего сказать нельзя! Нашим казарменным, несмотря на то, что они бессемейные и нехозяйственные, не сладко жить, как овцам в хлеву — они на администрацию поднажмут. А после того как сделают ремонт… — на лице у Юнуса появилась мечтательная улыбка. — Знаешь, Арам Христофорович, что я после этого сделаю?

— Нет, не знаю.

Послышался голос тартальщика-ардебильца:

— Да чего ж тут знать? Пригласит парень в гости свою сестру — он по ней дни и ночи тоскует, словно жених по невесте!

— Правильно, ардебилец! — воскликнул Юнус в ответ. — Приглашу, но только не в гости, а насовсем! Хватит ей работать служанкой у дядюшки — пусть поживет хозяйкой у брата. Вот, как только нога поправится, поеду за сестрой. Будет сестра жить здесь, рядом со мной, будем дышать одним воздухом, будем делить хлеб пополам… Долго ж мы были в разлуке! Может быть, правильно говорится, что брат в разлуке с сестрой — все равно что чужие.

Взгляд Юнуса упал на жестяную табличку, прибитую к стене: «Строго воспрещается родным и знакомым оставаться в казарме после 10 часов вечера. Администрация». Мечтательное выражение на лице исчезло.

— Помнишь? — спросил он, кивнув на табличку, и глаза его блеснули гневом.

Арам кивнул: еще бы не помнить! Кивнул и Рагим, все время молча прислушивавшийся к разговору. Поднявшись с койки, он подошел к табличке и, просунув под нее нож, оторвал от степы, согнул пополам и, крепко выругавшись, вышвырнул за дверь. На днях выкатили с «Апшерона» на тачке Министраца — туда же дорога и его чертовым законам!

«Зачем ты ломаешь?» — хотел остановить Рагима Арам, но вспомнив, как брат и сестра коротали холодную ночь на штабеле труб, промолчал: пусть казарменные отведут душу!

— Кто посмеет теперь запретить, чтоб сестра у меня жила? — спросил Юнус. — Как захочу, так и будет!

Арам раскурил трубку.

— А я так думаю, что кое-кто посмеет! — сказал он, выпустив дым.

— Кто же? — спросил Юнус с вызовом.

Арам помедлил и ответил:

— Хотя бы я!

— Ты? — воскликнул Юнус изумленно,

— Я, — невозмутимо подтвердил Арам.

— Ну, ты-то мне бы не запретил! — сказал Юнус со спокойной уверенностью. — Ты свой человек!

— Своих здесь немало. А как член промыслово-заводского комитета я обязан был бы так поступить.

Снова вмешался в разговор Рагим:

— Ты, Арам, еще без году неделя, как в комитете, а уже заносишься почище хозяина и Министраца… Член комитета! Да если бы ты или твой комитет по-смели бы так поступить с сестрой Юнуса, как поступил Министрам, то мы, казарменные, тебя и весь твой комитет… — Он не договорил и погрозил кулаком.

Арам в ответ едва не вспыхнул: дождался он со своими сединами, что свой же брат рабочий грозит ему кулаком! Этак, чего доброго, на промысле его скоро станут почитать за второго Министраца и в конце концов выкатят на тачке! Да, хлопот с этим промыслово-заводским комитетом, видать, не оберешься, да только теперь уж поздно отступать: сел, как говорится, на коня — надо ехать!

Он сдержал себя и ответил:

— Если на промыслах не будет порядка, мы не сможем добывать нефть!

Ардебилец махнул рукой:

— Нефть да нефть! Мне-то что с нее, с этой нефти? И так целый день торчишь в тартальной будке, не дождешься, пока придет сменный. Гоняешь желонку вверх и вниз, потому что надо есть и кормить семью свою в Ардебиле.

— Нет, ардебилец, нет! — возразил Арам. — Не знаешь ты разве, что, кроме Ардебиля, есть на свете такие города, как Петроград и Москва, и Иваново-Вознесенск, и другие? Но знаешь, что без нашего топлива, без нашего мазута, без наших смазочных масел нельзя пустить в ход петроградские, московские, иваново-вознесенские и другие фабрики и заводы России?

— Ну и пусть себе стоят!

— Если они будут стоять, нельзя будет снабдить людей одеждой, обувью. Без нашего топлива остановятся поезда и нельзя будет перебрасывать хлеб из урожайной местности в голодную, нельзя будет передвигать нашу революционную Красную Армию для защиты нашей республики. От бакинской нефти зависит участь Советской России, судьба рабочих, наша с вами судьба.

Ардебилец в ответ только пожал плечами.

— Мне-то что? — промолвил он равнодушно. — Я приехал сюда из-за Аракса на заработки. Семья у меня большая, восемь душ, все голодные. Заработаю — уеду назад за Араке, в родной Ардебиль, и поминай как звали!

Но Юнуса слова Арама задели за живое: впервые слышал он о нефти такие слова!

Да, он добывал нефть. По многу часов проводил в тесной тартальной будке, опуская в скважину и поднимая оттуда желонку. Участок, на котором он работал, был старый и отработанный, нефть залегала здесь в глубоких пластах, и нужно было немало времени, чтобы желонка, опустившись на сотни сажен и наполнившись нефтью, поднялась на поверхность. О чем только не передумает тарталыцик за это время, следя за дрожащим канатом, к которому прикреплена желонка? О хлебе насущном, о горькой доле своей, о семье, о лучших временах, которые — хочется верить — не за горами. И только меньше всего думает тарталыцик о самой нефти, хотя с каждым подъемом напоминает она ему о себе, обдавая внутренность буровой брызгами, словно грязными холодными плевками. Тартальщику — брызги, хозяину — нефть и денежки? Ну и пусть, в таком случае, о добыче нефти и размышляет сам хозяин!.. Но вот, оказывается, о добыче приходится задумываться и рабочему человеку: от нее, должно быть, в самом деле зависит судьба страны, судьба людей, его, Юнуса, судьба.

— Насчет нефти ты, может быть, и правильно говоришь, — признался Юнус. — Но скажи на милость, Арам Христофорович, чего это ты взъелся на мою сестру?

— Не взъелся я на нее, — ответил Арам примирительно. — Я только сказал, что, как член промысловозаводского комитета, я бы ей в казарме для бессемейных оставаться не разрешил. Ну, посуди сам: жить девушке в казарме для бессемейных мужчин — это непорядок!