Младшая сестра

Выше в горы

С месяц колесила агитбригада по ухабистым, пыльным районным дорогам, останавливалась то в одном, то в другом селении.

И хотя не везде и не все шло гладко, мало-помалу таяла темная вера крестьян в целебные свойства могилы имама Али и в святость муллы Меджида.

Большой предстала перед Баджи родная страна, доселе скрытая от ее глаз. И прекрасной — словно красавица, сбросившая чадру. Низовья Талыша, нагорья Карабаха, тенистые орешники Закатал, голубая гладь озера Гек-Гель, шумное птичье царство в заливе Кзыл-Агач — всего не перечесть!

О некоторых из увиденных ею городов и селений рассказывал в свое время в семейном кругу Шамси по возвращении из деловых поездок по районам. Но сколь не похожи они оказались в сравнении с тем, что увидела Баджи теперь! И уж совсем не такими предстали перед ней люди, какими их некогда описывал Шамси в своих скупых рассказах…

С месяц колесила агитбригада.

Напоследок предстояло дать спектакль в одном из отдаленных горных селений.

Оно лепилось по гребню крутого скалистого кряжа, поросшего густым колючим кустарником. Дорога туда шла спиралью, от подножия до гребня несколько раз обвивавшей массив кряжа и столько же раз пересекаемой мутной горной речушкой.

Переваливаясь с боку на бок, медленно полз автобус по усеянной камнями извилистой горной дороге.

— Все бока отобьешь, пока доедешь! — брюзжал Сейфулла, пытаясь усесться поудобней.

— Жаль, что мы не верим в святость муллы Меджида — он бы нас живо вылечил! — пошутил кто-то из актеров.

Сейфулле не до шуток.

— Молодежь теперь ни во что не верит, а я знаю случаи, когда заговоры вылечивали, — говорит он.

Баджи прислушивается:

«Заговоры вылечивали?»

О, если б так! Нет, не помогли бедной Саре ни камень на могиле Укеймы-хатун в старом селении Шихово, за морским мысом, ни красная шелковая ленточка муллы Ибрагима, ни его «бильбили, вильвили, сильвили»…

Автобус — не частый гость в этих горных местах, и не успело осесть поднятое им облако пыли, как жители окружили его плотным кольцом и с любопытством принялись разглядывать прибывших.

Прилежно работая локтями, расталкивая людей, к автобусу протиснулся низенький, тучный человек с одутловатыми щеками, заросшими черной щетиной.

— Курбанов, председатель колхоза! — представился он, протягивая руку Сейфулле, старшему из приезжих, и вслед затем, также за руку, поздоровался с остальными.

Выслушав Сейфуллу, сообщившего о цели приезда, он покачал головой:

— У нас такого, как у шамхорцев, не бывает — народ здесь смирный. Все у меня в колхозе записаны — никто никуда от работы не убежит… — Видя в приезжих нечто вроде начальства, он все же осмотрительно добавил: — Конечно, поглядеть на представление не помешает — народ у нас темный, никогда ничего такого не видел. Так мне приказать к вечеру собраться?

— Будь добр, собери!

Чингиз спросил о пристанище, и в ответ Курбанов тут же предложил:

— Милости прошу ко мне, в мой дом — будете у меня дорогими гостями!

— Да куда же мы все — к одному? — нерешительно заметил Сейфулла. — Может быть, разместимся по двое-трое у сельчан?

— Грязно, тесно живут наши сельчане, — брезгливо ответил Курбанов. — А у меня жилье на городской лад — чисто, просторно, места всем хватит.

Сейфулла и Чингиз переглянулись. Пусть будет так!

Дом Курбанова в самом деле походил на городской — не в пример крестьянским лачугам, раскинутым по крутому склону кряжа. А вместе с тем он был характерен для жилых строений сельских горных районов Азербайджана: первый этаж использовался как помещение для животных и разных хозяйственных нужд, второй служил для жилья хозяев, и там же находилась комната для гостей, к которой примыкал деревянный балкон на консолях, украшенный резьбой…

К вечеру все селение явилось на спектакль.

Пожалуй, впервые за время поездки бригады «Могила имама» взволновала зрителей с такой силой. То и дело неслись возмущенные возгласы и угрозы в сторону муллы Меджида, а когда тот скрылся за кулисами с трудовыми деньгами крестьян, многие зрители повскакали с мест готовые пуститься вдогонку, причем одни, рассвирепев, даже запустил вслед мулле камень.

Видно, зря председатель колхоза давал понять, что шамхорские дела местных сельчан не интересуют…

Крепким сном спали в ту ночь участники агитбригады, и сон их охраняли верные стражи: усталость с дороги, мягкие подстилки и мутаки, которых в доме хозяина хватило на всех гостей, и сознание, что сегодняшний спектакль успешно завершил поездку.

Но вот ночь на исходе. Нагорья еще окутаны предутренним туманом, а с востока уже проступает что-то светлое и большое. Солнце! Оно возникло где-то далеко, в ночной мгле, рассеяло ее, скоро прорвет молочную пелену тумана, осветит и согреет остывшие за ночь скалы, влажные травы эйлагов, листву лесов, суетливые горные потоки, спешащие вниз по каким-то им одним ведомым делам.

Не всякий житель низин сразу почувствует прелесть раннего утра нагорий во всем его своеобразии и полноте Но Баджи, проснувшись чуть свет и выйдя на балкон, остановилась и застыла, плененная увиденным. С дальних гор потянуло бодрящей свежестью, чистотой. Как тут прекрасно, спокойно! Здесь даже лучше, чем там в долинах. И если б она не жила в Баку, она хотела бы жить только в горах!

Неожиданно внимание Баджи привлек старик крестьянин, подошедший к дому и знаками призывавший Баджи спуститься с балкона.

— Я — дедушка Фарзали, — сказал старик, когда Баджи спустилась, и, свидетельствуя ей почтение, приложил обе руки сначала к лохматой папахе, а затем и к разрозненным газырям своего ветхого бешмета.

— Слушаю тебя, дедушка Фарзали…

Старик потоптался на месте, затрудняя, с чего начать, и наконец промолвил:

— Плохой он человек, этот мулла Меджид!

— Плохой! — охотно согласилась Баджи, уже привыкшая к подобным оценкам сельчан.

Дедушка Фарзали склонился к уху Баджи и шепнул:

— И у нас тут есть один такой.

Баджи насторожилась:

— Кто ж это?

Старик опасливо огляделся и молча, кивком головы указал на дом, подле которого стоял.

— Он? — удивилась Баджи.

— Он самый! Хуже муллы Меджида — во сто раз. Аллах — свидетель!

За время поездки членам бригады приходилось выслушивать множество жалоб от крестьян, незнакомых людей. Далеко не все в этих жалобах было справедливым, во многих звучало стремление свести личные счеты. Не всегда легко было понять, где правда.

— А так ли это, дедушка Фарзали, как ты говоришь? — спросила Баджи испытующе. — Ведь мулла Меджид, как ты сам вчера видел, отвлекал крестьян от колхозных полей, а ваш председатель, Курбанов, как он нам рассказывал, привлек в колхоз всех ваших сельчан.

— Привлек!.. — старик невесело усмехнулся. — А как? Созвал сельский сход и объявил: «Кто не запишется в колхоз, тому не дадим ни земли, ни продуктов, а детей таких контрреволюционеров, мусаватистов выгоним из школы и вместе с лишенцами вышлем из Азербайджана».

— И тебя он тоже заставлял записываться?

— Заставлял, да только я не пошел — куда мне, старику, в колхоз? А вот теперь он снова стал грозиться, что если не запишусь, вышлет меня в Сибирь.

— Он не имеет права так говорить!

— Имеет или не имеет — не знаю: я неграмотный. А вот что он так говорит, об этом знают все.

— А кем он был в прежнее время, этот Курбанов?

— Богатый был человек. Скупал у наших крестьян землю — у тех, у кого не хватало денег заплатить долги беку. Держал здесь большую лавку. Построил себе на барыши вот этот дом.

— А теперь он — председатель колхоза?

— Сама видишь!

Дедушка Фарзали рассказал, что еще несколько месяцев назад Курбанов яростно боролся против колхозов, но затем, из боязни быть раскулаченным, круто повернул курс, вступил в колхоз, пролез в председатели,

Баджи удивилась:

— Как же это ему удалось?

Из слов старика она поняла, что Курбанов использовал один из пунктов постановления ЦК партии о колхозах: там указывалось, что, не допуская кулаков в колхозы, можно, однако, делать исключения для членов тех семей, в составе которых есть преданные советской власти красноармейцы, могущие поручиться за своих родных, вступающих в колхоз. Просьба отца в этих краях — закон для сына, и стоило Курбанову написать об этом сыну, как поручительство было немедленно выслано. Вступив в колхоз и став его председателем, Курбанов, однако, почувствовал непрочность своего положения и решил укрепить его, зарекомендовав себя в глазах районного и окружного начальства колхозным активистом. С этой целью он и стал принуждать сельчан вступать в колхоз.

— Вот и скажи теперь, дочка, как нам быть? — закончил старик, понуро свесив голову…

В тот же день на собрании агитбригады Баджи рассказала о делах, творимых Курбановым.

— Не вмешивайся, ты, Баджи, в эти колхозные дела — не тебе в них разбираться, только неприятности наживешь! — увещевающе заметил Сейфулла.

А Чингиз добавил:

— Хватит с нас, что мы целый месяц мотаемся по районам, показываем мужикам наше искусство! А в их делах пусть разбираются те, кому положено.

Баджи упрямо мотнула головой:

— Их дела, в конечном счете, оборачиваются против нас самих!

— В конечном счете! — Чингиз усмехнулся. — У Баджи, видите ли, все в мировом масштабе. Уж не от мужа ли твоего ученого это у тебя?

— Мужа моего не задевай!.. — злой огонек блеснул в глазах Баджи.

— Извиняюсь! — с подчеркнутым смирением пробормотал Чингиз: он знал цену этому огоньку.

— И не паясничай!

— Слушаюсь…

Стоя поодаль и прислушиваясь к разговору, Курбанов уловил, о чем идет речь.

— У меня в поле уборка, горячка, а ваша барышня-артистка занимается тут разговорами, агитирует сельчан против колхозов, против меня, — с обидой в голосе сказал он, подойдя к Сейфулле. — Неудобно как-то получается, товарищ старший!

Сейфулла в ответ лишь покачал головой. Если б этот мужик знал, сколько у него, у товарища старшего, хлопот и неприятностей от этой самой барышни артистки, — он бы не лез еще и со своими делами! Курбанов стоял в ожидании ответа, и на выручку шефу пришел Чингиз:

— Ну, что ты пристала к человеку? — сказал он, обращаясь к Баджи. — Что сделал тебе Курбанов плохого? Он поселил нас в своем доме, кормит, поит, заботится о нас, а мы, в благодарность, будем мутить против него людей? Нет, Баджи, так у нас в Азербайджане не делается!

— Дело не в нас! — ответила Баджи. — А что видят от него крестьяне? Беззакония и угрозы!

Чувствуя, что старшие в бригаде не на стороне Баджи, Курбанов вызывающе спросил:

— Ты лучше скажи, товарищ артистка, кто тебя уполномочил так поступать? Уж не кто-то ли вроде муллы Меджида, какого вы вчера показывали?

— Ленин меня уполномочил! — решительно воскликнула Баджи. — Ленин!

— Постыдись, товарищ артистка, так говорить! Ленин давно умер, а когда был жив, ты, наверно, его и в глаза не видывала!

— Нет, видела!

— На картине, что ли?

— Живого! — неожиданно для себя выпалила Баджи.

Присутствующие недоуменно переглянулись, а Сейфулла, взявшись за голову, пробормотал:

— За такое самозванство нам не поздоровится!