Младшая сестра

Телли все та же

Из театра Баджи возвращалась домой задумчивая, невеселая. Рядом, бойко постукивая каблучками, шагала Телли.

— Досталось же тебе в этом Ленинграде! — соболезнующе промолвила Телли, сбоку разглядывая осунувшееся лицо подруги.

— Да, пришлось нам с Нинелькой, как и всем другим, немало пережить… — холодно ответила Баджи. Ее покоробило: «в этом Ленинграде».

Они помолчали.

— И чего это Чингиз взялся писать пьесу? — спросила Баджи, пожимая плечами.

— Он, если помнишь, расстался с нашим театром задолго до твоего отъезда… — начала Телли, но Баджи поправила ее:

— Расстался? Точнее — его попросили уйти!

— Он от этого ничего не потерял!

Да, из театра Чингизу пришлось уйти из-за постоянных махинаций с «левыми» концертами. Нашлись, однако, друзья, пристроившие его в Комитет по делам искусств. Здесь, ловко жонглируя лозунгами и общими фразами об искусстве, он сумел быстро пойти вверх.

— А теперь что он делает в комитете?

— Его, говорят, назначают заведующим репертуарным отделом.

— На то самое место, где когда-то восседал Хабибулла-бек! Кстати, где он теперь, наш бек, чем занимается?

— Он — в упадке. По старому знакомству кое-кто подбрасывает ему корректуру на дом — тем он и живет. Небогато!

Чингиз — в роли вершителя судьбы репертуара? Этому трудно поверить!

— Ты можешь представить себе, Телли, что лечить, оперировать людей поручают не врачу; что строить мосты предлагают не инженеру; что вести самолет доверяют не летчику? Все возмутились бы подобной нелепостью! А вот руководить искусством, театром, ведать репертуаром нередко получает право и бездарный, неудачливый актер, и любой случайный человек. И никого это не удивляет, не возмущает, не трогает… Что же до Чингиза… Руководящая деятельность, наверно, показалась ему недостаточно прибыльной, поскольку он решил заняться еще и драматургией!

— Любой человек хочет стать богатым и знаменитым!

— И это заставило Чингиза взяться за написание пьесы?

— Он, вероятно, хотел при этом принести пользу и театру.

— Если только «при этом» — грош ему цена! — Баджи говорила резко и сама себя упрекнула: видно, блокада вконец испортила ее характер.

Телли развела руками:

— Странный ты человек, Баджи! Не успела вернуться, а уже всем и всеми недовольна, брюзжишь, наговорила товарищам колкости. Скажи на милость, что плохого сделал тебе Чингиз?

— Я злюсь на наши порядки: не справился человек с работой или, еще того хуже, — проштрафился, натворил бед — его увольняют, но тут же назначают на более ответственную должность.

— Номенклатура! — многозначительно произнесла Телли.

— Не номенклатура, а дура!

— Ты все про Чингиза?

— Если бы только про него!..

— Странно слышать такое от тебя! — Телли сделала ударение на последнем слове.

— Почему же именно от меня?

— Да потому, что ты у нас правоверная, высокоидейная — не то что я, грешница!

— А правоверная, высокоидейная должна, по-твоему, закрывать глаза на правду, лицемерить, в страхе, что кто-нибудь из глупцов и еще более наглых лицемеров объявит ее неправоверной и невысокоидейной?

Телли не отвечала, — такие споры вели обычно к ссоре — темперамента хватало и у той и у другой. Но сейчас Телли не хотелось спорить и ссориться — ведь целый год они не виделись. Ей было приятно идти рядом с Баджи, слышать голос, по которому соскучилась.

— Ну, что ж ты молчишь? — Баджи подтолкнула ее локтем. — Согласна со мной?

— Тебе, Баджи-джан, видней! — покладисто ответила Телли.

Да, она радовалась возвращению Баджи, хотя многое мешало ей отдаться этому чувству всем сердцем и делало встречу чуть-чуть натянутой. Пока Баджи была в Ленинграде, Телли исполняла роли, которые поручили бы ее подруге. Имя Телли в том году часто появлялось на афишах, стало популярным в городе. Ей казалось, что она — ведущая актриса, пожалуй незаменимая. А что будет теперь?

Настораживал и характер Баджи. Целый год Телли была свободна от вмешательства Баджи в сценическую работу подруги, в личную жизнь. Правда, вмешательство это было всегда благожелательным и дружеским, но оно докучало, раздражало Телли, — она не девочка, которую нужно на каждом шагу поучать. Ей, как и Баджи, — тридцать восьмой год. Она уже сама имеет право учить и наставлять молодежь, хотя, честно говоря, нет у нее к тому ни склонности, ни охоты. Хватает забот и без того!

Заботы Телли сводились главным образом к украшению своей внешности. Она считала это прямой профессиональной обязанностью актрисы, а образцом для нее служили знаменитые киноактрисы, которыми она любовалась на экране и на страницах иностранных журналов. Этими красочными журналами охотно снабжала ее Ляля-ханум, получавшая их из Франции от своих двоюродных сестер.

— Ты, как я вижу, всегда горой за Чингиза, — сказала Баджи, возвращаясь к мысли о его пьесе.

— Чингиз для меня — свой человек, а своих нужно поддерживать!

— Независимо от того, правы они или не правы?

— В любом случае!

— Ну, знаешь ли… — Баджи чувствовала, как все восстает в ней против Телли и что вот-вот разгорится ссора. Повернуться бы спиной и отойти!..

В полном молчании подошли они к дому, где жила Баджи.

— Спасибо, Телли, что проводила. Завтра, наверно, увидимся в театре…

Нинель, заметившая их с балкона, стремительно, с радостным возгласом, сбежала навстречу:

— Тетя Телли, дорогая!

— Какая огромная ты, Нинелька, — с маму ростом! — взволнованно восклицала Телли, то слегка отдаляя от себя девочку, чтоб лучше разглядеть ее, то снова прижимая к себе и целуя. — Сколько тебе — тринадцать, четырнадцать? Или, может быть, больше? Только худущая какая, настоящая палка!

— Вы, тетя Телли, еще не видели по-настоящему худущих. — Не спуская глаз с Телли, Нинель восхищенно промолвила: — А вы, тетя Телли, такая же красивая, как были, даже еще лучше! Наши девчонки в школе всегда любовались вами, когда видели на сцене или на улице!

Телли вынула из сумочки плитку шоколада, сунула девочке в руку.

— Вечно ты ее балуешь! — с притворным недовольством промолвила Баджи. — Вконец испортишь мне дочку.

— Балую?.. Да ведь Нинелька и для меня как родная дочь! — прошептала Телли с неподдельной нежностью в голосе…

Судьба избавила Телли от тягот материнства, и Телли-актриса была довольна этим. Но Телли-женщина порой испытывала тоску по ребенку, не высказанную вслух, запрятанную где-то в глубине» Кому же, как не дочке подруги, девочке, которую она знала с пеленок, было дарить свою неистраченную материнскую ласку?..

«Ах, Телли, Телли! Все в Тебе перемешано — и доброе и дурное. И не так-то просто не дружить с тобой!» — подумала Баджи.

— Поднимемся к нам, выпьем чаю, расскажешь о себе, как жила, как работала, — предложила она, взяв Телли за руку.

А за другую руку взяла ее Нинель.