Младшая сестра

В гостях у сына

Дом Шамси опустел. Хозяин без цели слонялся по комнатам.

Дочь — в доме мужа. Младшей жене дан развод, и она теперь с другим. Баджи совсем отвернулась от него, носа не показывает. И даже единственный сын — не с ним, с родным отцом, а где-то далеко на промыслах, в доме чужого человека, большевика.

Три года не видел Шамси сына.

Препятствовало встрече прежде всего мужское достоинство, самолюбие: как посмотрит он в глаза Ругя, приехав на промыслы? Презрен мужчина, брошенный женой! Затем надо учесть: прийти в дом в отсутствие мужа — неприлично, а в присутствии — небезопасно; дождешься, что новый муж скажет: «Мало тебе, старый осел, своей старухи, так по чужим женам ходишь?» — да еще бока намнет. Наконец, нельзя забывать и того, что идти нужно в дом к большевикам…

Три года не видел Шамси сына, хотел свыкнуться с мыслью, что сын для него как бы умер. Кто знает, быть может, там, в неведомом мире, над голубым небом, Бала-старший счастливей своего младшего брата?

Но Бала-младший был жив, и Шамси томился желанием его видеть.

— Неужели я не увижу моего сына, моего мальчика? — вздыхал Шамси, слоняясь по опустевшим комнатам.

Мулла хаджи Абдул-Фатах его утешал:

— Не сетуй, Шамси. И будь мужчиной; съезди на промыслы и вырви сына из недостойных рук любой ценой — добром, хитростью, силой. И тогда… — Абдул-Фатах в сотый раз возвращается к любимой теме, — тогда отдашь его в медресе, затем пошлешь, как меня в свое время отец послал, в Персию, в Неджеф или в Хорасан, в высшую школу для мулл. Возвратится оттуда твой сын ученым муллой, будет служить аллаху и хорошо зарабатывать.

— Поговаривают, будто муллы свой век отживают, отстают от жизни, — робко вставляет Шамси.

Абдул-Фатах снисходительно улыбается:

— Не такие мы глупые, чтоб отставать!

Есть доля правды в его словах. С целью привлечь паству, в мечетях с некоторых пор устраиваются особые чаепития, духовные концерты, песнопения и даже нечто вроде лекций на тему о пользе просвещения и гигиены. Больше того: находятся бойкие муллы, которые с помощью туманнейших иносказаний, рассыпанных в коране, решаются возвещать с минбаров, что мусульманство и коммунизм — две стороны одной и той же веры и что коммунизм искони предусмотрен и предсказан самим аллахом. «Нет ни зернышка во мраке земли, ни свежего, ни сухого, о котором не было бы сказано в священной книге!»

— Мы должны брать пример с Турции, — говорит Абдул-Фатах. — Там мечети оборудуются теперь совсем на новый лад: скамейки вместо ковров, играет музыка, молитвы поются но нотам.

— Скамейки? — удивляется Шамси. Бездушные жесткие доски вместо нежного, теплого ворса молитвенных ковриков? Музыка, песни, будто в театре? Нет, это ему не по нутру!

— В мечети будет открыт свободный доступ женщинам, — безжалостно продолжает Абдул-Фатах.

— Женщинам? — ужасается Шамси.

— А что ж в том дурного? Мы и здесь, в Баку, готовы их приглашать в мечети.

Шамси не верит своим ушам:

— Здесь, в Баку?

— Пусть лучше ходят в мечеть, чем в женский клуб! — разъясняет Абдул-Фатах.

С последним Шамси приходится согласиться: если б Ругя, вместо того, чтоб шляться в женский клуб, посещала мечеть, все, конечно, осталось бы по-старому. Согласиться, в конце концов, приходится Шамси и с тем, что советами Абдул-Фатаха относительно Балы не следует пренебрегать.

Шамси поехал на промыслы.

Он вырвет сына из недостойных рук — добром, хитростью, силой!

Шамси не был на промыслах с той поры, когда ездил туда за Баджи, и теперь, уже в начале пути, его поразили происшедшие за это время перемены. Внимание его привлекло красивое здание нового вокзала, выстроенного на месте невзрачного, старого здания. Вместо грязных вагонов промыслового поезда, тащившегося не быстрее, чем хороший фаэтон, он увидел свежевыкрашенные чистенькие вагоны электрички. Электричка Шамси понравилась: он любил благоустроенность и чистоту. Много перемен мог бы заметить Шамси и на самих промыслах, но по мере того как он приближался к цели своей поездки, все меньше интересовал его окружающий мир и все сильней разгоралось в нем одно-единственное желание — скорей увидеть сына.

Шамси разыскал дом и, пройдя длинную стеклянную галерею, робко заглянул в окно.

Он увидел Балу. Сын!.. Сердце Шамси забилось с такой силой, с какой не билось уже давно. Благодарение судьбе: сын жив, и в комнате, кроме него, никого.

Шамси решительно толкнул дверь и вошел в комнату. Бала сразу узнал отца. Шамси раскрыл объятия и застонал. Отец и сын бросились друг другу навстречу. Давно не проявляло грузное тело Шамси такой ловкости!

Шамси прижал Балу к груди и долго, долго не отпускал. Как сдержать отцу слезы, если не видел он своего сына три года?

Трудно сдержать эти слезы, в которых сливаются радость и печаль, особенно при виде ответной радости сына. Но убедившись, что Бала здоров, весел, опрятно одет, Шамси вскоре успокоился и принялся осматривать комнату.

Жилище показалось Шамси убогим, но он с удовлетворением отметил, что всюду царят порядок и чистота.

У окна стояли рядом два столика, на каждом — книги, тетради, чернильница.

— Это мой стол, — сказал Бала, указывая на ближний. — Здесь я учу уроки.

— А это что у тебя? — спросил Шамси, увидя на столике картонный, аккуратно склеенный домик.

— Это я сам сделал и раскрасил. У меня скоро будет из таких домиков целый город!

Шамси снисходительно улыбнулся, затем вздохнул:

— Ну что ж — играй, сынок, пока ты еще маленький!

Бала возразил:

— Это не игрушка, отец, а макет.

— Ма-кет?..

Бала принялся объяснять, но Шамси, так и не поняв, упрямо пробормотал:

— Все равно — игрушка!.. — Он перевел взгляд на соседний столик и спросил: — А этот — чей?

— Этот — матери.

— Матери? — удивленно переспросил Шамси и взял со столика книжку.

— Это азбука, новый алфавит, — деликатно подсказал Бала, видя, что Шамси вертит книжку в руках и не может прочесть ни одного слова. — Скоро у нас все книги будут напечатаны так.

— А ну, прочти что-нибудь, сынок, — попросил Шамси, ткнув пальцем в эпиграф к книге.

Бала бойко сказал:

— Здесь написано, что этот алфавит «знаменует собой целую революцию на Востоке». Это слова Ленина.

Шамси поспешно отнял палец: хватит с него революций! И взялся за иллюстрированный журнал. На фотографиях были изображены женщины с открытыми лицами, по виду азербайджанки.

— Это журнал «Женщина Востока», — снова подсказал Бала.

На одной из страниц Шамси увидел портрет пожилого мужчины. Мужчина был в старинного типа бешмете, с погонами на плечах, с белыми газырями на груди. С портрета смотрели на Шамси строгие и вместе с тем добрые глаза.

— А этот важный человек как сюда попал? — осведомился Шамси с невольным почтением в голосе.

— Это — «Первый борец за женское образование и творец нового алфавита Мирза Фатали Ахундов», — прочел в ответ Бала.

Шамси смущенно отложил журнал.

Немного поодаль стоял третий стол и рядом этажерка с книгами. Над столом висел портрет Ленина и тут же, чуть пониже, портреты Азизбекова и Шаумяна. Шамси, не спрашивая, понял, чей это стол.

— У вас тут все равно как в конторе, — сказал он, — столы, бумаги, чернильницы… Вот только кассы с деньгами не видать! — добавил он, усмехнувшись.

Бала ответил тоном, каким говорят взрослые:

— Не в деньгах счастье!

Шамси покосился на сына: он вдруг понял, что перед ним уже не тот мальчик, с которым расстался он три года назад.

— А учишься ты хорошо? — спросил Шамси, с любопытством разглядывая Балу.

— Я — третий ученик в классе!

— А много ли вас всего?

— Тридцать пять.

Шамси погладил сына по голове и сказал:

— Теперь ведь без науки — никуда… — Помедлив, Шамси испытующе спросил: — Не обижает он тебя?

— Нет, — ответил Бала, поняв, кого имеет в виду отец.

— А мать он тоже не обижает?

— Попробуй ее теперь обидеть!

— Ходят они куда-нибудь вместе?

— Вчера мы втроем ходили в кино. Смотрели «Броненосец Потемкин». Интересно!

«Втроем в кино?»

Ревность ужалила Шамси: вот бы и ему так ходить в кино с женой и с сыном!

Томительно медленно тянется время в разлуке с сыном, и быстро, как ветер, пролетает оно, когда сидишь с сыном рядом, разговариваешь с ним, гладишь по голове. Не успел Шамси наглядеться на сына, как вернулась с работы Ругя.

Она показалась ему изменившейся — быть может, из-за необычной для нее одежды. Но пышные формы, пленившие в свое время Шамси, сохранились, и прежний румянец играл на круглых щеках Ругя.

Шамси почувствовал нечто вроде обиды: обходится, видать, без него!

— Пришел проведать сына, — сказал он, не здороваясь и не вставая.

— Рада гостю! — непринужденно ответила Ругя и протянула Шамси руку. Она и впрямь не прочь была его повидать: он теперь хоть и не ее муж, но все же отец ее сына.

Шамси вяло протянул руку в ответ. Приятная теплота разлилась в его груди от прикосновения знакомой мягкой руки, но Шамси ожесточил свое сердце и грубо сказал:

— Давно ли я для тебя гость?

Ругя повернулась к Бале:

— Пойди, Бала, погуляй, — сказала она, — погода хорошая.

— Бала останется здесь! — гаркнул Шамси. — В кои-то веки пришел отец повидать сына, так и то не даете им наглядеться друг на друга!

Ругя пожала плечами. Бала остался.

— Не болеет? — спросил Шамси мягче, хотя уже знал от Балы, что тот здоров и не болел.

— Нет, ничего… Часто о тебе… вспоминает… Любит тебя.

— А почему же ты его ко мне не посылаешь? Судебный исполнитель сказал, что сын обязан приходить к отцу.

— Думала, что ты отказываешься от сына, — ни разу не давал о себе знать.

— Отказываешься! А шайтановы алименты кто вам платит?

— Этого мало!

Ругя имела в виду отцовское внимание и ласку, но Шамси понял ее по-своему:

— Не люблю я хозяев на мой карман — буркнул он. Подойдя к буфету, он открыл дверцу — на полке лежали хлеб и сыр. — Живете вы, я вижу, в самом деле, небогато, — молвил Шамси не то с жалостью, не то с пренебрежением.

Но Ругя, к его удивлению, бодро ответила:

— Хватает, не жалуемся!

— Это с твоих-то драных мешков — хватает?

— Мешки я давно забыла, сейчас работаю в ковровой артели.

— В артели!.. — поморщился Шамси. — Лучше, как говорится, иметь яйцо в собственность, чем курицу всем двором! Да и много ль у вас там, в этой артели, в ковровом деле понимают? Ковра от рогожки, верно, не отличают, не то чтобы отличить, скажем, кубинский ковер от казахского или ганджинский от карабахского.

— Напрасно так думаешь! Зайди к нам в артель, посмотри, какой мы недавно выткали ковер. Такого ты еще никогда не видел!

— Что еще за такой особенный ковер? — спросил Шамси, задетый за живое: нет таких ковров, каких бы он не видал.

— Жизнь теперь иная — и ковры иные!

— А я ковры, как ты знаешь, люблю прежние… Эх, славные были когда-то времена!

— За рубль в месяц работала я от зари до зари в те славные времена!

Шамси вспомнил, как впервые увидел Ругя за станком в мастерской ковродела и как она приглянулась ему — толстушка, круглолицая, с большими лукавыми глазами, поблескивающими из-под платка.