Младшая сестра

Канун новруза

Все в этом мире смертно — так установлено самим аллахом, но живым надлежит жить и славить аллаха и пользоваться благами быстротекущей жизни.

Как велит добрый старый обычай, еще за месяц до праздника, каждый вторник по вечерам, взбирался Шамси на плоскую крышу своего дома и разводил там маленький костер. Он окидывал взором старую Крепость и, видя множество таких же костров на крышах соседних и дальних домов и очертания минаретов в трепетном свете огней, радовался: он живет в мусульманском мире, в своем собственном доме, он хозяин в семье и в магазине.

Печально, конечно, что вдоль стен домов сидят нищие и протягивают к прохожим свои тощие руки. Но разве не подает он милостыню по четвергам, как это велит святой закон? А тем, кому вынужден отказать — нельзя же облагодетельствовать всех, — разве не отвечает он учтиво и сочувственно, как полагается: «аллах подаст»? Да, наконец, если подумать, то оказанием помощи нищим должны заниматься не такие люди, как он, а эти самые благотворительные общества, которых в последнее время развелось великое множество.

Шамси вспоминал прошлогодний новруз, принесший богатым и видным мусульманам столько печали и горя. Неужели и этот новруз, который встречают теперь при добром старом порядке, не принесет счастья? Быть не может! Но если так, почему не отпраздновать светлый праздник новруз с блеском, весельем и шумом, как того достойны многострадальные мусульмане?

Думать так у Шамси в эту пору были и другие, не менее веские, основания.

Как раз несколько дней назад привел к нему Хабибулла одного своего нового знакомого — англичанина, полковника.

— Хотя я маклерским делом больше не занимаюсь — дела у меня теперь поважней! — но оказать услугу друзьям я всегда готов, — заявил Хабибулла.

Шамси выложил перед англичанином свой лучший товар и заломил цену. Англичанин купил у Шамси два текинских и три ганджинских ковра среднего размера, карабахский ковровый комплект, два молитвенных коврика и сто шкурок каракуля. И Шамси хорошо заработал. Впрочем, он понимал, что и клиент не остался в накладе: хитрый народ англичане! — стоило англичанину купить два ковра и один из них отправить в родные края и там продать — второй оказывался приобретенным на дармовщину. Надо думать, что так поступал и этот полковник, побывавший не только у Шамси, но и у других ковроторговцев. Пошлина? Да кто же не знает, что при погрузке на пароходы служащие таможни не допускаются к проверке английских грузов! Кто же не знает, что все отправляемые из Баку английские грузы доставляются на пристань под конвоем английских солдат и грузятся на пароходы под наблюдением английских офицеров? Контроль над вывозом по железной дороге? Поди проконтролируй этих англичан, когда дорога в их руках! Мусаватские железнодорожные патрули? Шамси пренебрежительно махал рукой — куда им!..

Да, много, много ковров и шкурок каракуля скупали теперь по всему Азербайджану англичане — офицеры и штатские. И немалые прибыли записывали в свои счетные книги ковроторговцы…

Кого намеревался Шамси пригласить на светлый праздник новруз?

Прежде всего, конечно, родственников, ибо, что ни говори, а родная кровь все же ближе чужой. Затем кое-кого из соседей, потому что если не жить в ладу с соседями, быстро сживут тебя со свету. Конечно, муллу Абдул-Фатаха, потому что он друг и потому что ни один хороший новруз не обходится без муллы. И конечно же и непременно — Хабибуллу, потому что желание иметь Хабибуллу зятем не покидает его, Шамси, с того дня, когда он приходил к Хабибулле просить перевести слова вывески на турецкий язык.

Все охотно приняли приглашение Шамси. Только Хабибулла отказался.

— С тех пор как я тебя знаю, не было ни одного новруза, который ты бы провел не у меня, — сказал Шамси, и обида прозвучала в его голосе.

— Так было, — согласился Хабибулла. — Но теперь я не волен собой распоряжаться — я всю свою жизнь отдаю нации… Как раз на тот день и на тот час, когда ты созываешь гостей, в общественном собрании назначена новогодняя встреча виднейших людей, и я на эту встречу уже приглашен. Там будут министры и сам председатель совета министров, там будут азербайджанский муфтий и шейх-уль-ислам, и члены парламента, и представители иностранных держав. Там, наконец, будет Ляля-ханум, племянница Ага-бека, с которой, как ты знаешь, мы большие друзья. Могу ли я, сам посуди, отказаться?

Шамси поник головой.

— Да, мне с такими людьми не тягаться…

Хабибулла в самом деле имел приглашение на новогодний банкет в общественном собрании: он получил его ценой услуг, оказанных дяде Ляля-ханум, Ага-беку, в одном щекотливом деле. Теперь ему часто давали подобные поручения.

Что ждет его у Шамси? Стол, конечно, будет прекрасный — старшая жена постарается! — но в остальном — ничего интересного: те же унылые родственники хозяина, те же невежественные лавочники, тот же непременный мулла Абдул-Фатах, разыгрывающий из себя мудреца. Не такого общества достоин человек, вращающийся среди членов правительства и вождей «мусавата», и даже среди англичан!

— Быть может, все же сумеешь прийти попозже? — спросил Шамси с надеждой в голосе.

— Я постараюсь, — снизошел Хабибулла.

За две недели до праздника Шамси приказал домочадцам подготовить дом к приему гостей.

Стали белить потолки и стены, выметать сор из каждого уголка, мыть и чистить ковры. Позвали лудильщика, и он, целый день дымя во дворе костром и громыхая, вылудил всю медную посуду. Засеяли в глиняных и фарфоровых плошках различные семена, всходящие в короткий срок в теплом комнатном воздухе, — пол и подоконники будут украшены к празднику свежей нежной зеленью.

Только и слышалось:

— Баджи, беги за мелом!

— Баджи, вымети из-под лестницы!

— Вымой коврик, Баджи!

Немало было хлопот и с шитьем новых платьев и с обувью. Женщины завистливо следили одна за другой. Ана-ханум тревожилась: с этой Ругя, увы, ничего не поделаешь — хотя и младшая, а все же жена; но служанку-родственницу зря баловать незачем, хватит с нее, если попользуется обносками!

Шамси в этом году расщедрился и выдал Ана-ханум немало денег, чтобы она приготовила угощение на славу жирней и слаще, чем в любой прошлый новруз. И особенно наказал он ей готовить старинные вкусные кушанья, как это, собственно, и полагается на новруз.

В канун праздника Ана-ханум велела Баджи начистит!.. до блеска большое медное блюдо, разложила на нем всевозможные сладости, печенье и фрукты и прикрепила на краях блюда цветные свечи, которые предстояло зажечь с приходом гостей. А посредине блюда Ана-ханум положила огромную голову рыбы, сазана, — их привозят для праздничной трапезы рыбаки с низовьев Куры.

Голова рыбы на одном блюде со сладостями, печеньем и фруктами? Неужели не нашлось в хозяйстве Ана-ханум отдельного блюда? Нелепо так думать! Просто Ана-ханум знала, что так делали в новруз женщины в доме ее отца и деда и что ей надлежит следовать обычаю. Для чего она здесь, рыбья голова, на таком блюде? Об этом Ана-ханум не задумывалась — незачем утруждать мозги излишними размышлениями!

В канун новруза все женщины тщательно вымылись в бане — отмылись от скверны минувшего года, умастили себя розовым маслом, надушились, принарядились. Яркий цвет новых платьев радует глаз, шелест шелка ласкает слух, сладкий запах розового масла щекочет ноздри.

Все смотрятся в зеркало.

— Одеты мы с тобой, Фатьма, как шахские жены! — говорит Ана-ханум с довольным видом.

— Ходить бы так круглый год! — поддакивает матери Фатьма.

Даже Баджи в конце концов удалось принарядиться: Ругя подарила ей одно из своих платьев; Ана-ханум, расщедрившись, дала на время платок; Фатьма плеснула остатками духов из флакона. Платье Ругя, правда, для Баджи слишком широко, и платок, по правде говоря, далеко не нов, но Баджи не может оторваться от зеркала: пожалуй, она не хуже Ругя и уж во всяком случае лучше Фатьмы!

— Идут они мне, такие наряды? — нерешительно спрашивает Баджи младшую жену.

— Было б нам только перед кем покрасоваться! — отвечает та с задорной улыбкой.

О предстоящем новрузе идут разговоры и на промыслах.

— Говорят, в городе в этом году будет богатый праздник, — замечает Юнус, откусывая от луковицы и заедая ее хлебом.

— На нашей шкуре празднуют! — отвечает Арам.

— Что-то моя сестра сейчас поделывает?.. — говорит Юнус, вздыхая. — Давно, давно я не видел ее, надо съездить к ней… Напрасно я тебя слушался, остерегаясь бывать в городе… Ах, Арам, до чего ж я теперь жалею, что прогнал ее тогда от себя! Нечего было считаться со словами этой глупой девчонки!

— Не глупая она — она тебя любит, да только выразить как следует не умеет. Да и откуда ей уметь? Живет у лавочника в служанках, неграмотна, с людьми хорошими не встречается. А девочка она, я приглядывался, славная, шустрая.

Юнус опускает голову:

— Я знаю, что виноват…

— Не ты виноват, а твой характер, горячность.

— Горячность!.. — восклицает Юнус с досадой. — Но почему мне отказано в счастье быть вместе с сестрой? Почему я три года с ней в разлуке? Почему до сих пор не могу выполнить клятву, которую дал перед мертвым отцом?

Арам находит один ответ:

— Забрать ее надо, твою сестру, от лавочника — не то исковеркают девочку!

— Я сам об этом мечтаю… Как-нибудь нашел бы ей здесь кров и прокормил бы… Да только не отпустит Шамси добром даровую служанку, а закон сейчас на его стороне — он ведь считается вроде как бы отцом… Эх, Арам! Убил бы я этого жадного лавочника, вырвал бы сестру силой!

— И сила сейчас на их стороне… Нет, Юнус, надо действовать по-другому… Вот что я бы тебе посоветовал, Юнус: сходи-ка ты на новруз в Крепость, поздравь дядю с праздником, пожелай ему долгих лет и здоровья…

— Ты, видно, спутал меня с Хабибуллой!

— Выслушай сначала, а после будешь возражать… Дядюшка твой, наверно, с прошлой весны успел поостыть. Ты придешь в праздник новруз, когда в доме у дяди будут гости. Попроси при гостях, чтоб он отпустил Баджи, скажи, что аллах за этот добрый поступок его вознаградит. Не принято в светлый праздник новруз отказывать в просьбе гостю, да к тому же близкому родственнику. Думаю, что Шамси постесняется гостей и не откажет.

— И хитрости не по мне!

— Иная хитрость полезна, если цель у хитрости добрая.

Долго Арам убеждал Юнуса, пока наконец тот согласился.

— Помни, — поучал Арам напоследок, — действуй спокойно и осмотрительно, не горячись…

— Да ладно, знаю!.. — буркнул Юнус.