Младшая сестра

Что принесут годы?

Вот вновь летят птицы с севера!

Низко над берегом проносятся чайки, утки, кулики. Высоко в небе кричат журавли. Летят, летят птицы с севера, где осень и непогода, а здесь, на Апшероне, небо все еще синее и ласково светит солнце.

Быстро летят птицы, и так же быстро летят годы. Что несут они древней земле Азербайджана?

Вечным сном спит в этой земле Дадаш, страж чужого добра, и его жена, красавица Сара, и четверо их дочерей. Но что несут годы их друзьям?

Говорят, Газанфар получает высокий пост в Совете Народных Комиссаров. Держись, Газанфар, не зазнавайся, не стань чинушей, каких немало на высоких постах!

Помни, каким ты был, когда юношей смело вступился за своего односельчанина Гулама и как повел затем его сыновей в бой за советскую власть. Помни, каким ты был, когда лежал на земле, связанный но рукам и ногам, а Мурсель-паша угощал тебя по лицу каблуком турецкого сапога. Помни, как тебя, избитого, окровавленного, приютили, рискуя жизнью, товарищи апшеронцы в потайной каморке в глубине «казармы для бессемейных мусульман». Помни все это, друг Газанфар, не забывай!

И еще: крепко люби свою жену Ругя — она заслужила это, добрая, жизнелюбивая, с чистым сердцем. Она — родная мать Баллы, ставшего тебе сыном, и названная мать Ильяса, бывшего рассыльного паренька из «Скупки ковров», а ныне антиквара. Лет твоей жене уже за сорок, но как много в ней сохранилось от широколицей девушки-толстушки, которую любил Шамси, но которую пришлось отдать тебе…

Есть о чем напомнить и тебе, Шамси!

Многое ты уже увидел и понял в нашем новом мире, но многое еще осталось для тебя закрытым.

Годы назад ты впервые уезжал на пароходе в Закаспий — скупать ковры. Было ясное утро, дул ветерок. Ты стоял на палубе, опершись о фальшборт, и наблюдал, как удаляются от тебя фруктовые лавки на набережной, дома, стены старой Крепости, минареты мечетей.

Нечто подобное происходит с тобой и теперь. Все что занимало тебя в молодые и зрелые годы, постепенно удаляется, ты будто снова стоишь на палубе корабля, плывущего к новой, неведомой земле, и незаметно теряешь из виду все, что привязывает тебя к родному берегу. И лишь одно остается неизменным: все так же тянется твое сердце к красоте ковра, к его узорам и краскам…

А жена твоя Ана-ханум совсем состарилась, хотя годами она много моложе тебя. Даже стряпня перестала ее интересовать. Быть может, исчезла в этой стряпне та сила, какой она долгие годы держала тебя в плену?..

Летят, летят годы…

Вот сидит Баджи у себя за столом в кругу друзей, и идет у них разговор о театре.

Много перемен прошло с той поры, как Хабибуллу убрали с поста директора. Разобрались, в конце концов, в его делах! Есть немало людей, которые знают и могут подробно рассказать, как все это произошло. Теперь обязанности директора исполняет Гамид.

— Что ж, остается мне спокойно вернуться на родину, в Тверь! — говорит Виктор Иванович. — Засиделся я здесь, в Баку, — всем, наверно, успел надоесть!

В таком духе Виктор Иванович высказывается не впервые вот уже в течение трех десятков лет, и никто не придает этим словам серьезного значения.

Но Баджи настораживается:

— На родину? — переспрашивает она. — А знаете, что говорил о вас ваш земляк Михаил Иванович Калинин? Он, собственно, говорил об узбекских крестьянах, но это все равно… Помните нашу Халиму? Так вот, она рассказывала, как к ним в Узбекистан приезжал Калинин… — И Баджи пересказывает услышанное от Халимы о Калинине и заключает: — Вы, Виктор Иванович, хотя родом из Твери, но должны считать своей родиной и наш Азербайджан.

— Так-то оно так, но…

— Может быть, вы не согласны с Калининым?

— В известном смысле Михаил Иванович, конечно, прав…

— Не в известном смысле, а полностью!.. — Неожиданно меняя тон, Баджи с наивным видом спрашивает: — Я слышала, что вам предоставили здесь новую квартиру, чтоб вы поменяли ее на тверскую. Верно это?

Виктор Иванович приперт к стенке.

— Конечно, работы для нашего брата и здесь непочатый край, — признает он. — Задачи, стоящие перед нами, перед советским театром, что в Баку, что в Твери, в конечном счете, одинаковые.

В разговор вступает Али-Сатар:

— Не так-то просто будет тебе отсюда уехать, дорогой Виктор Иванович! — говорит он с лукавой улыбкой.

— Почему же не просто? — удивляется Виктор Иванович.

— А потому, что Гамид как директор театра выдаст тебе такую характеристику, что тебя с ней ни в один другой театр на порог не пустят! Верно я говорю, товарищ директор?

Гамид охотно подхватывает шутку:

— Я, правда, не Хабибулла-бек, но для пользы дела могу дать оценку нашему худруку в духе Хабибуллы!

Ну, как при этом не рассмеяться? Баджи наливает Виктору Ивановичу бокал вина и с чувством говорит:

— Никуда мы вас, Виктор Иванович, не отпустим! — Она ждет, пока он опорожнит бокал, и с уверенностью добавляет: — Да и сами вы никуда от нас не уедете, никуда!..

Летят, летят годы…

А как живут Натэлла Георгиевна и Кюбра-хала?

У них новость: с неделю назад поселилась у них молоденькая девушка из района, приехавшая в Баку учиться в театральном техникуме.

— Ее обещали устроить в общежитие, а пока мы с Кюброй-халой решили приютить ее у себя, — говорит Натэлла Георгиевна, и в голосе ее звучат виноватые нотки.

Ах, Натэлла, славная! Кому ж, как не твоей бывшей жилице, знать, как долго может длиться благодаря твоей доброте это «пока»! Но не оправдывайся: Баджи не будет тебя ревновать к этой милой застенчивой девушке из района.

Летят, летят годы… Тридцать пятый. Тридцать седьмой. Тридцать девятый.

Фашистская Италия уже поработила Абиссинию, завершилась военная интервенция Италии и Германии против Испанской республики. Японская военщина захватила Пекин, оккупировала Шанхай. Германские фашистские орды вторглись в Австрию, вышли на Дунай, распространились на юге Европы. Во всех концах мира, на громадных пространствах от Гибралтара до Шанхая война уже втянула в свою кровавую орбиту свыше полумиллиарда людей. Тревога охватила мир.

Сбудутся ли безумные мечтания Хабибуллы, и вновь протянет ему его старый друг полковник фон дер Гольц ящик с толстыми немецкими сигарами, от которых вновь будет приятно кружиться голова? Взовьются ли над древней землей Азербайджана флаги со свастикой?

О, древняя, родная, многострадальная земля! Кто только тебя не топтал, не терзал! Набеги на твои горы и низины три тысячи лет назад совершали халды-рабовладельцы. На скалах близ озера Гокча они высекали хвастливые надписи в честь своих побед, и в надписи эти всматривается теперь молодой архитектор Бала Шамсиев, читая книгу прошлого своей страны. Но где они, те халды-рабовладельцы? Не удалось им покорить древние вольнолюбивые азербайджанские племена, как не удастся покорить народ Азербайджана никому другому!