Младшая сестра

Пленные турки

В начале 1916 года русская армия повела наступление на Эрзерум.

Высокогорная зима турецкой Армении была в том году особенно сурова. Морозы стояли в двадцать пять градусов, бушевали горные вьюги. Крутые скалы обледенели. Лошади падали, не в силах тащить орудия.

Казалось, сам аллах выступил на защиту турок. Но русские солдаты, пробив кирками ступени в отвесных, одетых в ледяную броню скалах, втащили орудия на неприступные кручи и начали штурм крепости. Пять дней длился штурм главных фортов — битва с упорным врагом и с природой. На шестой день Эрзерум пал.

Отвернулся, видно, аллах от своих сыновей.

Когда весть о взятии Эрзерума долетела до Баку, в соборной Джума-мечети губернский казий выразил свои верноподданнические чувства и произнес речь о том, что бакинские мусульмане восхищены доблестью его императорского высочества великого князя Николая Николаевича, командующего русской кавказской армией, сокрушившего твердыню Турции, ключ Анатолии — Эрзерум.

Люди понимали, что за этими словами восхищения кроется печаль. Но правоверные прощали ему невольную ложь и втихомолку сами сокрушенно вздыхали о падении Эрзерума…

Город был полон беженцев из районов военных действий. Они лежали на тротуарах с детьми, со скарбом. Азербайджанские благотворительные общества, сосредоточенные в одном из красивейших домов города, так называемом «Исмаилие», взывали к сердцам мусульман, предлагая воздерживаться от празднования новруза, а средства, расходуемые обычно на сладости и праздничную стрельбу, на все, что так красит новруз, жертвовать в пользу беженцев-мусульман. Филантропы из Исмаилие устраивали благотворительные вечера, балы. Меры эти давали не много — богатые люди неохотно раскрывают кошелек для бедняков.

Все в ту пору казалось безрадостным, даже приближающийся новруз, новый год, не предвещал веселья.

Ана-ханум, однако, не пожелала нарушить обычай. Известно: чем слаще новруз, тем слаще грядущий год. Посулив Шамси побаловать его на славу всевозможными яствами, она выпросила у него немало денег. Одну десятую, правда, она отдала в пользу беженцев: ничего не дать — неудобно перед соседями. Но чтобы избежать двойных расходов, сделала она это в четверг, в день, когда по закону нельзя отказывать в милостыне.

Три дня с утра до вечера Ана-ханум гоняла Баджи но лавкам. Продукты, которые Ана-ханум не находила достаточно хорошими, она швыряла Баджи в лицо, заставляла ее по нескольку раз менять их. Лавочники с проклятиями прогоняли назойливую девчонку. Баджи месила, раскатывала тесто, толкла в ступке пряности, взбивала белки, терла до белизны желтки, подбрасывала в печь дрова.

Когда наконец яства были готовы и красиво разложены на блюдах и на дощечках, Ана-ханум оглядела плоды своих трудов с чувством, с каким полководец оглядывает свои войска перед боем: разве не должны были все эти яства идти в бой, чтоб утвердить величие кулинарии и принести Ана-ханум славу?

Чего только не было здесь, на этих блюдах и дощечках!

Но особенно Ана-ханум порадовали сладкие пирожки. Они лежали по три в ряд, блестя своими румяными спинками, благоухая. Начинены они были оре-хами с медом, приправлены корицей и имбирем. Как ни старалась Ана-ханум уберечь свои изделия от Баджи, той удалось все же стянуть два пирожка. Аллах великий, что это были за пирожки! Они рассыпались, едва попадая в рот, нежили нёбо, и нужно было, желая продлить наслаждение, сдерживать себя, чтоб не проглотить их сразу.

Ана-ханум спешила похвастать ими перед мужем.

— Снеси в магазин, к дяде, — приказала она Баджи, наполнив пирожками большую миску. — Скажешь: да будет новый год так же сладок, как эти пирожки!

Спускаясь но крепостной лестнице, Баджи увидела проходящую мимо толпу. В середине толпы вооруженные солдаты сопровождали странного вида людей: оборванных, обросших, в каких-то странных шапках; таких людей Баджи видела впервые. Зеваки и уличные мальчишки следовали за цепью солдат.

— Пленные турки, — произнес кто-то за спиной Баджи.

Вдруг кто-то выбил миску из рук Баджи. Она обернулась — мальчишки! Видно, заметили, что в миске у нее пирожки, и решили сами полакомиться. Произведения кулинарного искусства Ана-ханум валялись в ныли мостовой, а мальчишки поспешно подбирали их, совали в рот, прятали в карманы.

Подняв миску, Баджи тоже бросилась подбирать пирожки. Увы! Почти все уже исчезли. Кое-как удалось собрать несколько смятых, вывалянных в пыли пирожков. Мальчишки были уже далеко. Они оборачивались, чтоб подразнить Баджи, показывали на свои рты и набитые карманы. Будет знать, черногородская, как показывать крепостным мальчикам язык.

У порога магазина сидит на «палане» — заплечной подушке — Таги. Давно не слышала Баджи его загадок и шуток — хотелось бы поговорить с ним, но Баджи сдерживает себя: она — племянница ковроторговца, а он амбал у этого ковроторговца. Баджи проходит мимо, едва удостаивая Таги кивком головы.

Входя в магазин, Баджи всегда испытываю нечто вроде блаженного трепета: как здесь много ковров, очень много, больше, чем в большой комнате для гостей! Шамси не видно, но Баджи знает: его можно найти там, в глуби тесного магазина, за большим ковром, свисающим с потолка.

Баджи отгибает край большого ковра. Так и есть: в душном закутке за низеньким столиком сидит Шамси. Против пего — незнакомый человек, лет тридцати, худой, щуплый, с закрученными вверх усиками. Баджи разглядывает незнакомца с интересом — как всегда, впрочем, когда перед нею новый человек. Особенно привлекают Баджи очки незнакомца, темные очки на длинном горбатом носу.

— Куда лезешь? — недовольно спрашивает Шамси, увидя Баджи.

Баджи проскальзывает за ковер.

— Ана-ханум сказала: да будет новый год так же сладок, как эти пирожки! — выпаливает она одним духом, ставя миску на стол.

Лицо Шамси преображается.

— Райской нищей кормит меня Ана-ханум! — говорит он восхищенно.

— Многие в этом году не празднуют новруза, жертвуют вместо этого в пользу беженцев, — говорит в ответ человек в черных очках.

Шамси хмурится: видно, все сговорились отравлять ему жизнь, то и дело твердя о пожертвованиях.

— Мусульмане привыкли в новруз веселиться, — говорит он, поглядывая на миску. — Еще в детстве, помню, я слышал от дедушки: новруз — самый светлый праздник после курбан-байрама. Зачем же, скажи, лишать себя радостей? Мало, что ли, нам, мусульманам, рамазана — целого месяца печали и плача? Или дня поминания гибели имама Хуссейна — поста и тяжких само-истязаний «шахсей-вахсей»? Ведь один только раз в году празднуем мы новый год.

Человек в очках усмехается.

— Если хочешь знать — новруз вовсе не новый год!

— То есть как так не новый год! — удивляется Шамси.

— Очень просто! Новруз — это праздник язычников-огнепоклонников в честь первого дня весны. А настоящий мусульманский новый год — это первое число месяца махаррам, именно, печальный день.

— Мы привыкли праздновать новый год весной — незачем нам менять обычай! — возражает Шамси. — Кроме того, как говорится, яйца уже разбиты — надо есть яичницу! — Шамси поднимает крышку миски. — Почему так мало? — спрашивает он подозрительно, оглядывая лежащие на дне пирожки. — Сама, что ли, слопала?

Баджи застигнута врасплох. О мальчишках она не решается даже упомянуть: сколько раз попадало ей от Шамси за то, что она с ними связывается.

Шамси испытующе смотрит на Баджи:

— Ну?!.

Надо как-нибудь выпутываться.

— Я видела на улице много турок… — начинает Баджи, стараясь отвлечь внимание Шамси от пирожков.

— Каких турок? Чего ты врешь? — обрывает ее Шамси.

В разговор вмешивается человек в темных очках:

— Может быть, она говорит про турецких пленных, которых сегодня вели по улицам? Много пленных — я сам видел. Оборванные, голодные.

Баджи утвердительно кивает головой.

Шамси тянется рукой к миске. Съев пирожок, он становится благодушней. На Баджи он больше не обращает внимания. Шайтан с ней, с этой девчонкой!

— Жаль их, этих пленных турок, — говорит Шамси. — Не правда ли, Хабибулла?

Тот, кого Шамси именует Хабибуллой, молчит.

— Разве ты не согласен со мной? — спрашивает Шамси.

Хабибулла поправляет очки.

— Умный и опытный человек ты, Шамси, — говорит он мягко. — Но многого не хочешь понять…

Шамси настораживается. Странный человек пот Хабибулла, всегда у него что-то свое на уме! Подумать только: новруз — не новый год мусульман! А теперь еще что-то надумал о турках.

— Тебя я, видно, тоже не понимаю! — говорит Шамси с досадой и упрямо повторяет: — Жаль их, этих пленных турок!

— Мы не должны выказывать эту жалость, даже если бы сердце наше разрывалось на части, возражает Хабибулла.

— Но разве коран не предписывает мусульманам милость к побежденным? — восклицает Шамси.

Хабибулла отмахивается — коран да коран! Шага не могут ступить без корана — как малые дети без няньки.

— Нашу жалость недруги используют нам же во вред, — говорит он. — Они пишут в газетах, что азербайджанцы сочувствуют турецким пленным. Сам понимаешь, это наше сочувствие в глазах русского царя и правительства одобрения не найдет. Я слышал, что все это может кончиться плохо для всех нас, особенно для торговцев: не станут верноподданные царя покупать товары у таких азербайджанцев.

Хабибулла знает, куда направить острие своей речи.

— Угощайся, — говорит в ответ Шамси, придвигая Хабибулле миску. Испытывая затруднения, он всегда переводит разговор на другую тему.

Они молча жуют. Баджи наблюдает за ними.

Шамси роется в миске, выбирая пирожки покрасивее, тщательно подбирая крошки. Хабибулла, напротив, рассеянно берет первый попавшийся под руку пирожок. Баджи видит, как один за другим пирожки исчезают. Ей досадно, что она сама не успела полакомиться.

Вдруг Баджи видит гримасу на лице Шамси, он брезгливо выплевывает разжеванный пирожок.

— Змея! — говорит он отплевываясь. — Самая лучшая жена все равно змея: в самые лучшие куски вливает она каплю яда. Нарочно подсыпала песок в пирожки, чтоб отравить праздник. И все из-за того, что я благоволю к младшей. — Он швыряет недоеденный пирожок обратно в миску.

Баджи знает, что Ана-ханум здесь ни при чем. Но она не хочет ничего объяснять. Не смеет она, во-первых, сама заговорить с дядей. Во-вторых, пусть лучше пострадает Ана-ханум, чем она, Баджи. Наконец, приятно послушать, когда бранят ни в чем не повинную Ана-ханум — разве ее, Баджи, мало бранили за проделки Фатьмы?

Мало-помалу Шамси успокаивается, друзья возвращаются к прерванной беседе. Баджи стоит в уголке, забытая ими, ожидая приказаний Шамси.

Многое после этой беседы предстает глазам Шамси в ином свете: горячая молитва губернского казия в соборной Джума-мечети — за победу над турками; поздравительная телеграмма, посланная знатными мусульманами наместнику Кавказа, великому князю Николаю Николаевичу; ответная телеграмма наместника, напечатанная на видном месте в бакинских газетах и распространяемая из уст в уста среди почтеннейших мусульман.

Хабибулла торжествующе смотрит на собеседника.